Падение Царьграда
Шрифт:
«Магомет, сын Мурада, султана султанов, князю Индии.
Я вскоре возвращаюсь в Магнезию, мой отец, — да сохранит его молитва пророка, всемогущего пред Богом, — быстро ослабевает физически и умственно. Али, сын Абед-Дина Верного, обязан в тот самый момент, как великая душа моего отца перенесётся в рай, прискакать к тебе с быстротой ветра и передать тебе нечто, что ты, конечно, поймёшь».
Прочитав эту записку, князь Индии прошёлся по комнате взад и вперёд, чтобы собраться с мыслями, и потом сказал:
— Что ты привёз мне, Али, сын Абед-Дина
Турок отстегнул медную пряжку, которой была закреплена одна из его сандалий, и, вынув оттуда крепко свёрнутую атласную жёлтого цвета ленту, подал её князю.
— Вот, что я привёз. Слава Аллаху, я исполнил своё поручение.
Развернув атласную ленту, князь Индии увидал на ней странную диаграмму.
— Сын Абед-Дина, — произнёс он, — это гороскоп, но не о рождении, а о смерти.
— Мой повелитель был уверен, что ты это подумаешь, — отвечал турок. — Но он справедливо говорит, что смерть его отца должна считаться моментом его восшествия на престол, а потому и гороскоп его жизни должен начаться с гороскопа смерти его отца.
— Где он теперь?
— Вероятно, по дороге в Адрианополь. В эту самую минуту, как умер его отец, к нему была послана депеша великим визирем.
— А каким путём он поедет?
— Через Галиполи.
— Вот, возьми это в награду за добрую весть, Али, — сказал князь Индии, подавая ему перстень. — Отправляйся сейчас в обратный путь. Прежде всего заезжай в Белый замок и скажи коменданту, что я сегодня ночью приеду туда. Затем отправляйся навстречу к султану Магомету и скажи ему, что я понял присланное мне, исполню своё обещание и присоединюсь к нему в Адрианополе.
Когда посланец удалился, князь Индии, глядя на диаграмму, подумал: «Родился не человек, и даже не султан, а громадная империя, которую я сделаю могущественной, чтобы наказать Византию. В этой вести о восшествии на престол Магомета в такую минуту, когда моя душа подвергнута отчаянию, я вижу руку Провидения. Я слышу голос Бога: «Брось Лаель, она для тебя погибла, соверши дело, для которого я Тебя призвал. И я исполню эту волю».
И он заходил по комнате в сильном волнении.
Прошло несколько минут, и он немного успокоился. Тогда он позвал Сиаму, расспросил, надёжно ли упакованы священные книги, положены ли драгоценные камни в новые мешки, приготовлены ли лекарства.
Всё оказалось готовым к долгому путешествию, и князь Индии продолжил:
— Шкипер судна, что у меня на службе, должен ждать меня в гавани, перед воротами святого Петра. Я сегодня ночью переберусь на судно, но не знаю, в котором часу. Ты заранее позови носильщиков и вместе с ними перенеси ящики и драгоценности к воротам святого Петра, подашь сигнал и перевезёшь на судно все мои вещи. Возьми с собою и всех остальных слуг. Ты понял?
Сиама кивнул головой.
— Всё остальное моё имущество пусть остаётся здесь.
Сиама поцеловал руку князя Индии и вышел из комнаты.
Оставшись один, князь Индии пошёл на крышу своего жилища. С минуту он задумчиво смотрел на стол, у которого
— Господи! — произнёс он, сверкая глазами. — Гордыня человеческая восстала против меня, и злые люди хотели меня погубить, но Ты заступился за меня, и поднимающийся ветер довершит мою месть.
Громко произнеся эти слова, он опустился на стул и сидел до тех пор, пока солнце не зашло и наступивший холод не прогнал его в дом.
Там царила полная тишина. Князь Индии прошёл по всем комнатам, останавливаясь по временам и прислушиваясь к завыванию ветра за окнами.
Когда наступила ночь, он перешёл через улицу к Уелю. Их разговор был очень краток, они больше молчали. Оба были убеждены, что Лаель была для них навсегда потеряна, но не хотели в этом сознаваться.
Наконец князь Индии объявил, что ему пора ехать, и, вынув из кармана запечатанный кошелёк, подал его Уелю.
— Всё-таки, может быть, наша Гуль-Бахар ещё найдётся, но меня тогда не будет в Константинополе. Отдай ей этот кошелёк. Он полон драгоценных камней, из которых каждый представляет состояние. Если она не вернётся в продолжение года, можешь сделать с этими драгоценностями что хочешь.
— Ты надолго уезжаешь? — спросил Уель.
— Не знаю. Я странник. У меня нет ни родины, ни дома. Прощай, Господь с тобой!
С этими словами он удалился и пошёл в свой дом. На пороге он остановился, крепко запер за собою дверь, потом прошёл в кухню, собрал в жаровню оставшиеся угли, снёс её в сени под лестницу и навалил на неё груду мебели, которую изломал на куски. Устроив большой костёр, он поставил лампу среди углей, а сам поднялся на крышу.
Вскоре до него донеслись треск горевшего дерева и удушливый запах гари. Он всё-таки не опускался вниз, пока не начал задыхаться от смрада и дыма. Тогда он быстро сбежал вниз и, отворив дверь, выскочил на улицу.
Вокруг всё спало, а ветер дул с такой силой, что старик едва держался на ногах.
— Ха, ха, ха! — произнёс он с диким торжеством. — Огонь и ветер хорошо отомстят за меня!
И он поспешно удалился по пустынной улице, направляя свои шаги к воротам святого Петра.
По дороге он время от времени останавливался и со злобной радостью смотрел на зарево, видневшееся над тем кварталом города, в котором он жил.
— Гори огонь, дуй ветер! — бормотал он про себя. — Византийские лицемеры и ханжи, вы узнаете, что Бог Израилев не терпит злодеев, обольщающих дочерей его избранного народа. Пылай огонь и пожирай этот нечестивый город! Ветер, раздувай шибче это мстящее злым людям пламя! Не жалейте никого, пусть погибнут и невинные вместе с нечестивыми!