Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты.
Шрифт:
Даньковец хлопает меня по колену:
— Мы тут, Боря, им такую заваруху закрутим!
Валька Иванов прозрачно смотрит на него, вроде бы
даже с уважением.
— Выходи строиться, получать оружие!..
Наматываем не успевшие просохнуть портянки, выходим наружу. По списку выдают нам винтовки, что лежат кучей на брезенте, записывают номера. Винтовки тоже старые, с обтершимися до голого дерева прикладами. Потом раздают обоймы — по три на человека.
— Не заряжать! Не заряжать! — чужой лейтенант отчаянно машет рукой.
Кладем обоймы в подсумки, прилаживаем
— Огурцов бы пару десятков! — говорит Даньковец и вопросительно смотрит на офицеров.
— Не положено. Только стрелковое оружие, не автоматическое, — отвечает местный капитан. — Сам знаешь.
Даньковец усмехается:
— Ладно, придумаем что-то.
Теперь мы идем уже без охраны, только впереди рядом с нашим капитаном, их лейтенант. Зато сзади нас идет рота при полном снаряжении, с автоматами, пулеметами, с выдвинутым в обе стороны боевым охранением. Едет еще полевая кухня. На ней повар-сержант и наши пацаны. Они закрылись от дождя брезентом и выглядывают из-под него будто мыши.
Теперь явственно слышится гром слева.
— Это у Григорьева в дивизии, — говорит Даньковец, шагая рядом с капитаном Правоторовым. — Третий день наступают.
— Тут как?
— Здесь пока тихо. Но если нас сюда, значит, тут и начнем.
— Пора.
— Полгода топчемся. Зимой, слышал, что тут происходило? Дивизию целую в неделю положили. Все на этом месте мудохались: ни взад, ни вперед.
Сейчас Даньковец говорит вроде нормально, только хрипло. Откуда берутся у людей такие голоса? Как тупым серпом…
Слышится тугой свист, и сразу разрывы: один, другой, третий.
— Рассредоточься… Ложись!
Отбегаем в стороны от дороги, садимся. Снаряды падают далеко, метров на двести сзади… На пятый день войны, когда мы, спецшкольники, перегружали боеприпасы для полка, нас тоже обстреляли из-за Прута. Тогда убило Вовку Хуторецкого, из нашего класса…
Рота, что идет за нами, все делает по уставу: лежат в углублениях, ждут команды. И строятся ровненько, несмотря на грязь. У их офицеров и даже сержантов — специальные накидки от дождя. Курят они папиросы.
— Эй, кацо, — кричит Даньковец их солдату, догоняющему боевое охранение. — Угости «Беломором»!
Солдат неуверенно останавливается, не зная, как поступить. Совсем русский этот парень, с широким добродушным лицом. Оглянувшись на своего лейтенанта, он спохватывается и идет дальше, будто не слышал просьбы. Даньковец сплевывает:
— Жопа с ручкой!..
Еще раз попадаем под артналет. Сейчас снаряды ложатся ближе, в лесу. Снова за минуту-две несколько разрывов. Живой болезненный звук повисает в воздухе. Не сразу даже понимаю, что это дерево. Надломленная сосна клонится медленно, почти с человеческим стоном рвутся связывающие ее с землей нити…
Дальше леса уже нет: оголенные деревья лежат как попало, расщепленные пни торчат острием к небу. Ставшая совсем узкой дорога петляет, обходя старые воронки. Заходим в глубокий окоп сообщения и идем с полкилометра среди мокрых, обтертых локтями стен. Небо с низкими тучами кажется отсюда бесконечно далеким. Тут и не выскочишь в случае чего: окоп вырыт в полтора человеческих роста.
— Давай, шевелись… Бегом!
Лейтенант Ченцов стоит у развилки, направляя нас направо. Это уже не команда. Мы и сами вдруг слышим, как застучал пулемет, заныла и оборвалась где-то внизу мина…
Сидим теперь в большой глинистой яме. Это, как видно, приспособленный для дела старый овраг. От него — укрепленные досками ходы в ту сторону, откуда время от времени слышны очереди.
— Селезнев… Тираспольский… Гришак… Саралидзе!..
Нас зовет лейтенант Ченцов. Идем за ним, выходим
к блиндажу с продольным ходом сообщения. Здесь все оборудовано, как надо: вдоль траншеи видны еще блиндажи, от них проходы к первой линии окопов, на КП и к дзотам. Все укрыто бревнами с землей. Лишь кое-где следы старых попаданий. Как видно, оборона тут была недавно подновлена.
Рота, находившаяся здесь, сдает позиции. Это все пехота, солдаты уже в возрасте. Идем за лейтенантом на НП. Там сержант с усами показывает капитану Правото-рову что-то впереди, за окопом:
— От туточки у него как раз и есть гнездо. Где дерево сломанное и колья. А второе там за орудием, что потонуло, еще в весну. Мы в четвертый раз уже здесь…
Капитан смотрит в бинокль. Рядом с ним Даньковец — полез на бруствер и высматривает что-то свое:
— А скажи, дядя, что там у него? Справа от орудия, где колья?
— Ни, туда не совайся. Мины на каждом метре. Везде у него тут мины. И искатель их не возьмет. Тут, в болоте, все кругом железо пополам с торфом. С того года идут бои.
— Я зимой тут был, пушки этой не было, — говорит Даньковец.
— Зимой? — Сержант внимательно смотрит на него. — Я ж и говорю, весной оно потонуло. Думал он, твердо еще там, на болоте.
Встаю на носки, смотрю через мокрые ветки маскировки и в первый раз вижу это поле. В серых полосах дождя оно черное, с бурыми пятнами. Где-то в середине поле совсем бурое: хорошо видны штабеля оплывшего торфа, фундамент какого-то строения, утонувшее орудие колесом вверх, сгнившие колья с остатками проволоки. И какие-то окопчики — черточками тут и там перед самыми этими кольями. Дальше все теряется в дожде, и только где-то в тумане темнеет косогор, и на нем снова полоса поднявшегося леса. Будто гигантская яма в земле: километра полтора шириной и в длину километра два. Ничего, никакого движения. И вдруг я ощущаю запах: странно удушливый, ни с чем не сравнимый, он идет от этого поля. Дурнота подкатывается к горлу. Ищу глазами: что же это может так пахнуть?
— От здесь и есть тот самый выступ: никак его не возьмешь, — рассказывает сержант. — Там, на возвышении, у него доты такие, что никакая артиллерия не берет. А к ним невозможно подлезть. В болоте, где твердые места, врыты пулеметные точки, и минировано все, как есть. Когда снизу сунешься к ним, он сверху бьет, на колени даже не встанешь. Танки, технику опять-таки не используешь, из-за болота. Считай, сколько времени укрепляли они тут. Даже в газетах все одно и то же направление вот уж полтора года указывается. А из-за этого выступа и на других участках нельзя далеко продвигаться. Вот и сейчас; полыхали, полыхали и встали. Целый фронт тут тянем…