Падение Иерусалима
Шрифт:
— Госпожа Мириам, — сказал он, — хорошо, что я вас встретил. Я хочу тебя предупредить, чтобы ты не возвращалась сегодня в деревню по дороге; там ты можешь столкнуться с этими разбойниками, присланными первосвященником для ограбления общины. Они все перепились и могут тебя оскорбить или обидеть. Один из них даже ударил меня. — И он хмуро указал на большой синяк на плече.
— Что же нам делать? — спросила Мириам. — Вернуться в Иерихон?
— Нет, они тоже туда направляются. Идите по руслу; через милю будет тропинка, она и выведет вас к деревне. Если пойдёте по ней, то разминётесь с солдатами.
— Разумный совет, — сказала Нехушта. — Пошли, госпожа.
— А ты куда, Халев? — спросила Мириам, заметив, что он не собирается их сопровождать.
— Я? Я спрячусь тут недалеко, среди камней, и, подождав, пока пройдут стражники, поищу гиену, что охотится на наших овец. Я её выследил и, когда вечером она выйдет из своего логова, пристрелю. Вот зачем я взял с собой лук и стрелы.
— Пошли, — поторопила Нехушта, — пошли. Этот парень сам постоит за себя.
— Будь осторожен, Халев, как бы гиена тебя не покусала, — неуверенно произнесла Мириам, но Нехушта схватила её за руку и поволокла прочь. — Странно, — добавила она, обращаясь к Нехуште, — почему Халев выбрал именно этот вечер для охоты?
— Если не ошибаюсь, он охотится за двуногой гиеной, — кратко ответила та. — Один из стражников ударил его, и он хочет смыть это оскорбление кровью.
— Да нет же, Ну. Ты ведь знаешь, мстить нехорошо, грех.
Нехушта передёрнула плечами.
— Халев, возможно, придерживается другого мнения. Мы ещё кое-что увидим.
Они и в самом деле кое-что увидели. Тропа, по которой они возвращались, тянулась вдоль гребня холма, и с его высоты в прозрачном воздухе пустыни они хорошо видели вереницу стражников, гнавших перед собой десятка два мулов, груженных вином, хлебом и другими награбленными ими припасами. Они спустились в сухое русло, которое пересекала дорога, а ещё через минуту-другую послышались их отдалённые крики. Затем они появились на противоположной стороне, бегая и разъезжая взад и вперёд на мулах, будто кого-то искали, а четверо из них несли то ли раненого, то ли убитого товарища.
— Значит, Халев подстрелил всё-таки свою гиену, — со значением сказала Нехушта, — но я ничего не видела, и тебе тоже надо помалкивать. Я не люблю Халева, но этих грабителей я просто ненавижу, тебе же нельзя выдавать своего друга.
Мириам с испуганным видом кивнула головой, и больше они об этом не говорили.
В тот же вечер, когда, наслаждаясь прохладой, они стояли у дверей своего дома, при свете полной луны они увидели, что по дороге приближается Халев; его появление обрадовало Мириам; она опасалась, как бы с ним не случилось какой-нибудь беды. Заметив их, он попросил разрешения войти и через калитку вошёл в их маленький сад.
— Значит, ты всё же стрелял в гиену? — сказала Нехушта. — Убил ты её?
— Откуда ты знаешь? — спросил он, глядя на неё с подозрением.
— Глупо задавать такой вопрос ливийке, которая выросла среди лучников, — сказала она. — Когда мы встретились, у тебя было шесть стрел в колчане, а сейчас их осталось только пять. К тому же ты недавно вощил свой лук, и там, где ты прикладывал стрелу, воск стёрся.
— Да, я стрелял и, кажется, не промахнулся. Во всяком случае, я так и не нашёл стрелу, хотя долго её искал.
— Ты редко промахиваешься. У тебя верный глаз и твёрдая рука. Лишиться одной стрелы — не такая уж большая потеря, тем более что эта стрела отличалась от других и формой наконечника, и двойным оперением: это римская боевая стрела — таких здесь не делают. Если кто-нибудь и найдёт подбитого тобой зверя, ты не получишь его шкуры, неё знают, что ты пользуешься другими стрелами. — И с многозначительной улыбкой Нехушта повернулась и вошла в дом; Халев посмотрел ей вслед, то ли раздосадованный, то ли удивлённый её сметливостью.
— Что она хотела сказать? — спросил он Мириам, как бы рассуждая сам с собой.
— Она полагает, что ты стрелял в человека, а не в зверя, — пояснила Мириам. — Но я знаю, что ты не мог этого сделать, ведь это было бы нарушением закона ессеев.
— Даже закон ессеев позволяет оборонять себя и своё достояние от грабителей, — угрюмо ответил он.
— Да, оборонять себя, если ты подвергся нападению, и своё достояние, если оно у тебя имеется. Но и их вера и моя запрещают мстить за нанесённый тебе удар.
— Я сражался один против многих, — смело возразил он. — Я рисковал своей шкурой и доказал, что я не трус.
— Выходит, там была целая стая этих гиен? — с невинным видом спросила Мириам. — Помнится, ты говорил об одной гиене, которая таскает овец.
— Да, их была целая стая; они забрали всё вино, а тех, кто пробовал им помешать, избили, как бродячих собак.
— Значит, эти гиены пьют вино, как та ручная обезьяна, которую однажды напоили наши мальчишки.
— Зачем ты меня дразнишь? — перебил её Халев. — Ты же знаешь правду. А если не знаешь, то вот она, правда. Один из грабителей огрел меня палкой и обозвал сукиным сыном. Я поклялся свести с ним счёты и свёл: наконечник стрелы, о которой говорила Нехушта, пронзил насквозь его горло и вышел на целую пядь с другой стороны. Они так и не увидели, кто стрелял, так и не увидели меня. Сначала они, вероятно, подумали, что человек просто упал с лошади. Пока они смекнули, что случилось, я был уже далеко, они не могли меня догнать. А теперь пойди расскажи это всем, или пусть расскажет Нехушта, которая меня ненавидит, чтобы меня схватили и подвергли пыткам палачи первосвященника или же распяли бы римляне.
— Ни Нехушта, ни я не видели, что случилось, и не только не станем доносить на тебя, но даже и не осуждаем, ведь ты же был оскорблён этими грубыми негодяями. Но ты сказал, Халев, что хотел нас предостеречь, мне грустно знать, что у тебя была другая цель — убить человека.
— Неправда, — запальчиво возразил юноша. — Я хотел сперва предостеречь вас, а потом уже убить гиену. Первая моя забота была о вас, и, пока вы не оказались в безопасности, в безопасности был и мой враг. Ты хорошо это знаешь, Мириам.
— Откуда я могу знать? Боюсь, что для тебя, Халев, месть важнее дружбы.
— Может быть, потому, что у бедного, без единого гроша сироты, выращенного благотворителями, так мало друзей. Но, Мириам, месть для меня не важнее, чем... любовь.
— Любовь? — пробормотала она, краснея до корней волос и отступая назад. — Что ты хочешь сказать, Халев?
— Только то, что говорю, ни меньше, ни больше, — хмуро проронил он. — Я уже совершил сегодня одно преступление, почему бы мне не совершить второе и не сказать госпоже Мириам, Царице ессеев, что я её люблю, хотя она меня и не любит... пока...