Падение Иерусалима
Шрифт:
— Но ведь вы можете рассчитывать на милосердие Тита? Почему бы вам не сдаться?
— Сдаться? Чтобы римляне продали нас в рабство или отвезли в Рим для участия в триумфальном шествии за колесницей цезаря, чтобы мы шли среди насмешливо улюлюкающей толпы? Нет, девочка моя, лучше сражаться до последнего вздоха. Мы будем взывать к милосердию Яхве, а не Тита. У меня лишь одно желание — чтобы всё это быстрее кончилось, ибо моё сердце разбито, и на меня возложена тяжкая кара: мало того что я виновник гибели собственной дочери, я ещё могу стать — пусть невольным — виновником гибели дочери моей дочери. Послушай я тебя, ты была бы сейчас в Пелле или Египте. Никто не знает, какие муки я перенёс после того, как тебя потерял. И вот я нашёл тебя, и что же? Я, твой дед, должен лишить тебя жизни.
— Дедушка! — взмолилась Мириам, не в силах смотреть па страдания старика. — Прекратите. Прошу вас: прекратите. Может быть, мне ещё удастся избежать смерти.
Он посмотрел на неё с любопытством.
— У тебя есть надежда спастись? Уж не с помощью ли Халева?
— Нет, я даже не знаю, где Халев. Знаю только, что в его сердце ещё сохранилось добро, он, как мог, пытался меня спасти, за что я ему благодарна. И всё же я лучше умру, чем приму от него помощь. Может быть, моя плоть и испытывает страх, но моя душа не ведает страха перед смертью.
— На что же ты тогда надеешься, Мириам?..
— Я уповаю на Господа — и не отчаиваюсь. Одна женщина, моя единоверка, давно уже умершая, предрекла моё рождение, она же предрекла мне и долгую жизнь. Её предсказание должно оправдаться, ибо эта женщина — святая и ей дано было провидеть грядущее.
Снаружи послышался какой-то шум, похожий на отдалённый гром, и чей-то голос позвал снаружи:
— Рабби Бенони, стена уже проломлена. Поторопитесь, рабби Бенони, вас ищут.
— Увы, я должен идти, — сказал он, — на нас обрушилась какая-то новая беда, и меня призывают на совет. Прощай же, моя Мириам, я так тебя люблю, — пусть мой Бог и твой Бог примут тебя под свой покров, ибо я ничем не могу тебе помочь. Прощай же и, если судьба сохранит тебя, прости меня, прости за то зло, которое в своём высокомерном ослеплении я причинил твоим родителям и тебе, не говоря уже о самом себе.
Он крепко прижал её к груди и вышел, оставив её в слезах.
Глава II
НИКАНОРОВЫ ВОРОТА
Минуло ещё два часа; тени, отбрасываемые каменной решёткой, удлинились, и Мириам поняла, что приближается вечер. Внезапно загремел засов, дверь отворилась.
«Настал мой час», — сказала она себе. Сердце судорожно забилось, ноги подкосились, глаза застлала непроницаемая пелена. Когда пелена наконец рассеялась, она увидела перед собой по-прежнему красивого и статного, хотя и измученного бесконечными сражениями и голодом, Халева. В руке у него был меч, на стальном нагруднике виднелись глубокие вмятины от ударов. При его появлении к Мириам вернулось всё её мужество, уж перед ним-то она не выкажет никакого страха.
— Ты пришёл для выполнения приговора? — спросила она.
Халев удручённо склонил голову.
— Да, — горько ответил он. — Этот судья Симеон, что велел тебя обыскать, поистине человек без сердца. Он заподозрил, что я пытался спасти тебя от наказания, он подумал, что я...
— Какая разница, что он подумал, — прервала его Мириам. — Друг Халев, исполняй свой долг. Когда мы были детьми, ты часто связывал мои руки и ноги стеблями цветов — помнишь? Сделай то же самое, только на этот раз перевяжи их верёвкой, вот и всё.
Он вздрогнул:
— Ты так жестока.
— В самом деле? Посторонний человек мог бы подумать, что это ты жесток. Или ты уже не помнишь о том, что произошло накануне в башне — ведь не кто иной, как ты, назвал моё имя и связал его с другим именем.
— О, Мириам, — умоляюще произнёс он, — ревность возбудила во мне такое бешенство, что я не отдавал себе отчёта в том, что творю. Ведь я так тебя люблю!
— Любишь? Такую же любовь испытывает, вероятно, лев к ягнёнку. И какой у тебя повод для ревности? Ты хотел убить Марка — я видела весь ваш поединок и могу утверждать, что это было просто покушение на убийство; ты захватил его врасплох, ударив мечом по спине, видимо, боялся, что я спасу его от твоих клыков. И благодарение Господу нашему, я его спасла. Так выполни же свой долг, представитель столь милосердного и просвещённого синедриона.
— И всё же, Мириам, — смущённо продолжал Халев, глубоко уязвлённый её горькими, лишь отчасти справедливыми словами, — сегодня, по здравом размышлении, я пытался тебя спасти — сделал всё, что мог.
— Да, — ответила она, — боясь, как бы другие львы не утащили овечку, которую ты надеялся растерзать сам.
— Более того, — продолжал он, не обращая внимания на её реплику, — я тут кое-что придумал.
— Придумал? И что же?
— Как тебя спасти. Если, когда я поведу тебя к Никаноровым воротам, я дам условленный сигнал, мои друзья отобьют тебя и отведут в безопасное убежище; я же, начальник конвоя, буду сбит с ног и ранен. Затем я присоединюсь к тебе, и под покровом ночи мы бежим тайным путём, который мне известен.
— Бежим? Куда же?
— К римлянам. Они пощадят тебя, потому что ты спасла их военачальника, а заодно и меня.
— Ты думаешь, они простят тебе вчерашнее?
— Ты... ты скажешь, будто я твой муж. Это неправда, но что из того?
— Да, что из того? — подхватила Мириам. — Ведь это может стать правдой... Но с каким видом ты, один из первейших воинов еврейских, будешь просить милости у врагов? Уж не потому ли?..
— Не оскорбляй меня, Мириам. Ты хорошо знаешь ответ на свой вопрос. Знаешь, что я не изменник и бегу не из страха.
Его мужественные слова тронули её.
— Да, — ответила она, — я знаю.
— Я готов бежать только ради тебя, только ради тебя я готов покрыть своё имя позором. Я готов бежать для того, чтобы спасти тебя во второй раз.
— И какой же платы ты просишь?
— Тебя самое.
— Этой просьбы я не могу удовлетворить. Я отклоняю твоё предложение, Халев.
— Так я и знал, — хрипло произнёс он. — Я уже привык к твоим отказам. Хорошо, тогда я поставлю тебе другое условие: поклянись, а я знаю, ты держишь своё слово, что никогда не выйдешь замуж за римлянина Марка.
— Я не могу выйти замуж ни за римлянина Марка, ни за тебя, ибо вы оба нехристиане, и тебе хорошо известно, какой запрет лежит на мне с самого рождения.
— Ради тебя, Мириам, — медленно ответил он, — я готов креститься и принять твою веру. Вот тебе доказательство, как я тебя люблю.
— Но не доказательство любви к моей вере, Халев; однако, даже если ты и примешь мою веру, всё равно я не смогу тебя полюбить. Иудей ты или христианин, всё равно я не стану твоей женой.
Он отвернулся к стене и некоторое время молчал.