Падение Кимас-озера
Шрифт:
Выстрелы в деревне не прекращались, но становились все реже и реже.
Из леса выходили уже передовые бойцы нашего отряда.
Позади меня шел Лейно.
Офицер пытался приподняться на локте.
— Ласси! — крикнул я уже почти исступленно. — Ласси, наконец-то мы можем окончить здесь наш диспут.
От неожиданности он даже приподнялся и, увидав меня, поднял маузер.
— Я не увижу моей великой Суоми, и тебе, Матти, уже не купаться больше в ее озерах, — горестно сказал он и вдруг, выплевывая изо рта кровь, крикнул: — Продавшейся красной собаке — собачья смерть! — и выстрелил.
Ласси был отличным стрелком, но гнев и рана сделали его руку нетвердой. Пуля прошла капюшон и оставила в нем дыру.
— Ты опять не попал, Ласси, а вот я попаду...
Он снова поднял револьвер, почти касаясь моего полушубка его дулом.
Я опустил приклад.
Выстрела маузера не последовало.
Я знал Ласси с детства. Он сын хозяина лесопилки, на которой работал мой отец.
Во время империалистической войны многие финские буржуа, надеясь получить независимость из рук победителей-германцев, тайно, через шведскую границу, посылали своих сыновей обучаться в Германии воинскому искусству.
В Германии была даже организована для них особая военная высшая школа — так их было там много.
Можно с уверенностью сказать: девяносто процентов финского комсостава — германской выучки. Организаторы белой гвардии, шюцкора — они; командиры карательных отрядов Маннергейма — они; убийцы тысяч рабочих — они.
Германская армия была разбита, Красная — победила.
Так вот Ласси вместе с другими буржуями отбыл нелегально в Германию и во время революции прибыл оттуда уже законченным белым офицером.
Был митинг на лесопилке. Выступил Ласси, выступил и я, приехавший на побывку из Гельсингфорса. Мы установили на заводе Ласси восьмичасовой рабочий день и организовали завком, а когда пришли в контору проверить конторские книги, Ласси отказался дать их нам и сказал: «С такими негодяями и грабителями, как вы, придется говорить языком оружия».
Он тогда пропал с поля зрения, но теперь мы поговорили все-таки друг с другом языком оружия; это может подтвердить дыра в капюшоне моего балахона, это мог подтвердить и Лейно, если бы...
Я обыскал труп Ласси, добыл документы и пошел обратно в деревню.
Тут только я понял, как нестерпимо я устал и что не в силах сделать дальше ни шага...
Не помню, как я добрался до избы.
Отряд наш уже располагался на привал. Антикайнен распоряжался, высылая вперед новую разведку.
Посреди улицы лежал, раскинув руки, убитый финский офицер.
Я его не знал.
Я свалился, как сноп, на пол, не дойдя даже двух шагов до скамейки. Может быть, меня перекладывали, может быть, по мне ходили, — я не знаю, ничего не помню. Я спал глубочайшим сном.
Но спать можно было не больше трех часов.
В двенадцать часов дня надо было уже выходить и итти на Челку.
Из-под моей головы вытянули подушку.
Так я проснулся. Хейконен держал в руках подушку.
— Чего ж ты взял у бабушки подушку? — укоризненно сказал он, передавая подушку старой хозяйке.
Она встала с печи и, держа в руках подушку, стала его о чем-то нерешительно спрашивать.
Хейконен пристально смотрел на нее голубыми своими глазами и старался успокоить ее.
— Так вы в самом деле красные? — наконец, расхрабрившись, громко спросила она командира.
— Разве ты не видишь, как мы расправились с лахтарями?
— Видишь ли, родной, офицеры говорили, что на триста верст вокруг нет ни одного красного. Даже красная птица сюда не залетит, не то что красноармейцы. Вот почему я и сомневаюсь. Вот и подушка...
— А ты, бабка, не сомневайся, а лучше посмотри на красные наши звезды.
Этот аргумент, очевидно, убедил старуху окончательно. Сморщенное, как печеный картофель, лицо ее засияло, таинственность, наполнявшая каждое движение, исчезла.
Она подошла к двери и стала копаться, вытаскивая из-за резного дверного наличника какие-то бумаги.
Вытащив пачку документов, она стала перебирать их и, найдя, наконец, нужный, протянула его командиру.
Командир принялся читать.
Это была бережно сложенная, заверенная всеми печатями и подписью самого командарма почетная грамота, выданная штабом Первой конной армии на имя бойца товарища Юкко Петрова [10] .
— Ну, что ж, вижу — грамота товарища Буденного...
10
Большинство карелов самодержавием было обращено в православие и получило типично русские фамилии: Петровых, Хрисанфовых, Ипатьевых и т. д.
— Так ведь Юкко — это мой сын, — залопотала старуха, бесконечно волнуясь. — Он сейчас с товарищами в лесу от лахтарей скрывается.
— Зови немедленно ребят из леса!
Старуха заторопилась.
Я видел, как она стала на самодельные карельские лыжи и пошла в лес (немногие наши питерские спортсменки-физкультурницы умеют бегать на своих телемарках так, как шла эта старушка).
К тому времени, когда отряд совсем уже был готов к отходу, из леса под предводительством старухи вышла группа людей на лыжах.
Увидев нас, они остановились.
Один пошел прямо к нам.
Этот парень и был буденновцем. Вместе с ним ушли в лес, скрываясь от насильственной мобилизации, произведенной лахтарями, еще девять мужчин.
Они перехватили две подводы с продуктами для заставы и питались захваченным продовольствием. Активно бороться с лахтарями из-за отсутствия оружия они не могли. Продукты были у них совсем уже на исходе, — и вдруг явились мы.
Петров не вполне был уверен в сообщении матери, что действительно пришли красные, и, чтобы не подводить остальных ребят, вышел к нам один.