Падение Кимас-озера
Шрифт:
В распоряжении между прочим говорилось о том, что до штаба доходят какие-то смутные слухи о появлении около Ребол какой-то красной банды, — вероятно, местной партизанской — требовалось немедленное донесение, соответствуют ли эти слухи действительности, и сообщалось, что, на всякий случай, для усиления отряда Риута к нему из Кимас-озера выходит подкрепление, которое прибудет в Конец-остров не позже, чем через двадцать четыре часа после письма.
Значит, это отряд Риута отошел через Ровкулы в Финляндию. Значит, через несколько часов нам предстоит встреча с подкреплением, идущим из Кимас-озера. Значит, в Кимас-озере ничего не знали по-настоящему о нас.
Пока все было благополучно, если не считать нескольких случаев рвоты у ребят.
Если бы не мы сами зарезали корову, мясом которой питались, никто ни на минуту не усомнился бы, что мы питались какой-то падалью.
Хейконен усилил караулы.
Медленно проходила зимняя метельная ночь в лесу и у ракотулетов.
Решительный бой был близок.
По рассказу эстафетчика, в Кимас-озере было не меньше трехсот вооруженных лахтарей, да и в ближайших деревнях не меньше того. Мы были в самом центре вражеских боевых сил и в расстоянии трехсот километров от своих.
Утром мы снова пошли вперед, таща на себе боевой груз, отощав, как кони от бескормицы, готовые каждую секунду принять бой.
Снова мелькание палок, сосновых стволов, снова хрустящий снег под скользящими лыжами, снова перелески, овраги, снова лес, замерзшие речки и лесные озера.
Мы идем вперед. Метель улеглась спать в пуховые сугробы.
— Кстати, Лейно, кто родился: мальчик или девочка?
— Гражданин Советской Карелии, — улыбнулся Лейно.
— Нажимай, нажимай, ребята! — подгоняет товарищ Антикайнен.
— Товарищи, кто из вас говорит с карельским акцентом или хоть знает его? — спрашивает командир.
Товарищи Рахияки и Яскелайнен вызвались. Им еще до революции приходилось бывать в Карелии на лесоразработках. Никогда не думали их родители, что они будут учиться на краскомов: судьба готовила им профессию лесорубов.
Мой взвод был главным. Рахияки и Яскелайнен пошли с моим взводом.
— Крепкий мальчик, говоришь? — обращаюсь я к Лейно на ходу.
— Спрашиваешь! — торжествующе отвечает он. — У такой акушерки, да чтобы плохой вышел!
Мы идем впереди своего отряда в белых балахонах без всякой дороги. Груз давит мне на плечи, но, чорт дери, не все ли равно теперь уже! Завтра, может быть, из всего отряда ни одного парня не останется в живых. А какие парни! Какие молодцы! И все — коммунисты!
— Иди, иди живее! — покрикиваю я на пленного эстафетчика, который ведет нас по им же самим проложенному следу.
И вдруг замечаю: метров за пятьдесят идет навстречу группа людей, вооруженных людей, одетых не по форме, но не совсем штатских. Они увидели нас и остановились.
— Начинай! — дал я знак Рахияки.
Рахияки протяжным напевом, напоминающим русский, запел песню на карельском диалекте.
Пел он спокойно и медленно, и шли мы тоже медленно, внешне не принимая никаких мер предосторожности. На самом же деле я, взяв одну из палок подмышку, освободившейся рукой переворачивал под балахоном барабан нагана, ощупывая, все ли патроны на своих местах в гнездах.
— Тоже господин фельдфебель, дает приказания! — деланно недовольным тоном перебил песню Яскелайнен. — Пошел бы в такую дорогу сам Риута!
Эти слова, несомненно услышанные противником, окончательно убедили его в том, что мы свои.
— Кто вы?
— Из отряда Риута! Нет ли у вас, ребята, прикурить? — приостановил свой запев Рахияки.
Мы плотно въехали в середину отряда противника. На двух из них были форменные егерские шапки. Нас было девять, их — десять.
— А мы на помощь отряду Риута.
— Действительно красные бандиты у вас там зашевелились?
— Сказки одни... — ответил сухопарый Лейно. — Откуда им здесь взяться?
— А если бы и взялись, так смерти своей не порадовались бы, — вступил в мирную беседу лахтарь в егерской шапке, парень лет двадцати.
Во время разговора, который мы вели нарочно в замедленном темпе, передовая часть отряда незаметно подошла к месту действия и почти вплотную окружила нашу группу. Куст можжевельника качнулся, подошедший Тойво дышал прямо в затылок. Я живо обернулся, увидал поднимающийся пар его дыхания и громко крикнул:
— Смирно, слушай мою команду! Руки вверх!
Лахтари не успели даже толком сообразить, что и почему, как были захвачены и разоружены.
Впрочем, они и не думали сопротивляться.
Самый старший из них — человек с окладистой русой бородой — заявил Антикайнену на вопрос, как он попал в отряд лахтарей:
— Как не попасть, когда мобилизация поголовная, от восемнадцати до сорока лет! — И он злобно плюнул на снег.
— Когда они пришли из Финляндии, говорили, что и семь держав помощь посылают, и хлеба семь миллионов килограммов уже в пути находятся, и продналог, и продразверстку совсем навсегда отменят. Многие тогда сдуру и записались сами. Ну, а потом на попятный двор с этими нелегко пойти, — и он со злобой взглянул на парня в егерской шапке. — Ну, а я сам-то мобилизованный, силой мобилизованный.
Из девяти человек семь оказались мобилизованными. Двое в шюцкоровских шапках прибыли из Финляндии в момент восстания.
Один из них, повидимому, начальник группы, был студентом Гельсингфорсского университета, другой — сыном деревенского торговца, тоже в Финляндии.
Это были «освободители» Карелии. Они «освободили» ее от всего того немногого, чем она до того владела; они и подобные им «освободили» от жизни тысячи карельских трудящихся, тысячи финских рабочих, и, если бы могли, они перерезали бы с такой же легкостью сотни тысяч русских рабочих...