Падение Рима
Шрифт:
— Что с тобой?
— Подожди... Скоро я буду готова.
Но готовность отдаться со всей страстностью не приходила к ней; тогда Евгений стаз кончиком языка ласкать ставшие твёрдыми соски её дивных грудей. Пышные волосы Гонории рассыпались и, чуть завиваясь, лежали на красной кайме подушки. Евгений, целуя, переместил губы с сосков на то место, откуда волосы зачёсывались на самую макушку. Груди возлюбленной возбуждённо качнулись, но сама она пока ещё прикрывала рукой гладко выбритое женское место...
Уловив сразу, как внутри римской принцессы, а теперь уже и Августы, всё затрепетало, Евгений встал на четвереньки, коленом отжал её ноги и сразу погрузил свою плоть в горячий
Принцесса в конце каждого вскрикивания начала тихо рычать и, когда всё закончилось, в бессилье повалилась на ложе. Но глаза не закрыла; Евгений взглянул в них и увидел, как они зелёными, огоньками, словно глаза хищницы, светились в темноте. В изумлении прошептал:
— Ах ты, моя «волчица» [14] !
— Да, жаль, что я могу только рычать, но не кусаться... Может быть, ты и прав: я скорее похожа на тех, кто в мужских тогах, разрезанных спереди, с вечера выстаивается на берегах Тибра.
— Нет уж, милая, я знаю тебя. Кусаться ты умеешь, да ещё как умеешь!
— Мне стыдно сейчас на то, что я как последняя истеричка стала крикливо отказываться на приказание матери поехать в Рим.
— А ведь ехать всё-таки придётся... Я прошу тебя, Гонория, благоразумно отнестись к этому. Ради нас с тобой. Ради нашей любви.
14
Так называли блудниц с берегов Тибра.
— Хорошо, любимый.
Евгений встал, подошёл к двери, ведущей на балкон, чуть приоткрыл её и тут услышал, как глашатай на находящемся вблизи дворца форуме прокричал:
— Третья стража [15] !
«Будет что приятное сказать императрице, — подумал Евгений и довольно улыбнулся. — Без слёз и яростных сцен Гонория на удивление быстро согласилась... А ведь в эту женщину порой вселяется дьявол...»
Когда препозит вернулся к ложу, то увидел, что Гонория спит как убитая.
15
Ночь у римлян так же, как у древних евреев, а позже у славян и других народов, распределялась на четыре стражи: первая — от 6 до 9 часов вечера, вторая — от 9 до 12 часов ночи, третья — от 12 часов ночи до 3 часов утра, четвёртая — от 3 до 6 часов утра.
«Почему она скоро передумала и почти охотно выразила желание поехать в Рим?..» — раздумывал Евгений, покидая на рассвете спящую молодую Августу и шагая в кубикул императрицы.
По утрам, как и полагается смотрителю дворца, он обязан был являться к Галле Плацидии, чтобы наметить с ней на предстоящий день дела, а с тех пор, когда стал и любовником её, посещал покои императрицы и как доносчик... Любовником Плацидия считала его неважным, да и куда ему, пусть и красавцу, до тех двух греческих жеребцов, что обслуживали её по нескольку раз в день!
Евгений нужен был для тайных дел, и затащила она его в постель с этой целью, ибо, по мнению императрицы, уста разверзаются откровенными речами только после любовного утомления...
Так и было: у Галлы Плацидии на ночном ложе перебывало немало влиятельных государственных лиц; их откровения и доносы помогали ей править разваливающейся
В это слегка туманное утро, когда ещё Гонория спала, Евгений и императрица размышляли о быстром её согласии ехать в Рим, но так и не пришли на сей счёт к какому бы то ни было определённому выводу.
— Узнай, почему она передумала, — строго сказала Галла Плацидия, и глаза её снова вспыхнули агатовым пламенем.
Перейдя в уборную, которая размещалась на нижнем этаже, как раз под парадными комнатами дворца, Плацидия велела позвать четырёх юношей. Вскоре перед её взором предстали четыре чистеньких, как ангелы, отрока. Совсем недавно из Галлии их прислал своей госпоже-императрице полководец Аэций.
Плацидия указала юношам на столик перед круглым зеркалом из гладко отполированной бронзы, где стояли четыре голубые чашки. Каждый из отроков взял в правую руку по одной; левой, отвернув тунику, высвободил фаллос... Как только у юношей низвергнулось в чашки семя, одна из рабынь перелила содержимое из чашек в фиал, такой же голубой, и подала императрице. Та выпила из него.
Каждое утро Плацидия делала это, надеясь таким образом сохранить молодость и красоту. И не только она прибегала к подобной практике, а и многие женщины из патрицианских семей, ещё не полностью вступившие на путь следования православной вере или же, как Плацидия, исповедовавшие не само христианство, а всего лишь его ересь. Мужчины к принятию женщинами такого средства омоложения относились снисходительно, так как делало их возлюбленных не только молодыми, но и горячими на ночном ложе...
Потом Плацидия села перед зеркалом и отдалась во власть рабыни, умеющей хорошо убрать волосы. Такая рабыня звалась ornatrix. Под ногами императрицы лежал ковёр, постеленный на мозаичный мраморный пол, чуть поодаль стоял другой столик, с серебряным тазом, в полумраке уборной выделялись стены яркой живописью, изображающей танцующих восточных красавиц и отдыхающих купидонов под ветками миртовых деревьев.
Уборные богатых или царствующих римлянок были намного просторнее, чем их спальни; тот, кто впервые попадал в комнату, где стояло их ложе, дивились миниатюрности помещения и сразу могли составить понятие о тех крошечных голубиных гнёздах, где женщины любили проводить свои ночи... Да и само ложе походило на узкую кушетку, нежели на широкие кровати под балдахином, как у персидских царей; узкое лёгкое ложе в зависимости от времени года, соответствующего освещения и должного отопления, а также других обстоятельств могло переноситься куда угодно, и совершаться на нём могло что угодно...
Пока ornatrix собирала локоны императрицы, искусно переплетая фальшивые с настоящими, в огромную башню, Плацидия сочиняла в уме своё сегодняшнее выступление в сенате, хотя теперь, после смерти патриция и консула Бонифация и когда нет в Равенне полководца Аэция, она уже не так тщательно обдумывала каждое слово, которое предстояло произносить, потому как раньше приходилось выступать то на стороне одного, то другого... Эти два влиятельных человека в империи враждовали между собой, и каждому надо было угождать. Однажды Бонифаций сильно разозлился на императрицу и в отместку призвал в Африку из Испании вандалов. В конце концов ссора между двумя полководцами вылилась в кровавую дуэль. Победил Аэций, провозгласив себя также патрицием и консулом. Императрица и сенат не возражали, более того, назначили его главнокомандующим войсками империи. И сейчас, находясь в Галлии, Аэций одержал свою вторую победу над восставшими варварскими племенами.