Падение Света
Шрифт:
Городок у крепости Урусандера страдал слишком долго. Содрогался от нежданных смертей, тосковал от непредвиденных потерь: толпы незнакомцев, лица почти все наглые и презрительные, портили настроение всем и каждому.
Капитан Серап избегала лагерей Легиона. Внешне она страдала от горя по двум погибшим сестрам, так что приятели-солдаты держались в отдалении. Ее это вполне устраивало. Страдание от потерь если и было, то смутное и почти бесформенное. Она нашла себе таверну на верхней улице. Иногда ее заполняли скопища праздных солдат, но чаще толпа поселян копила здесь недовольство,
Такую атмосферу она приветствовала; тяжкие завитки дурного настроения казались теперь подобающей одеждой, словно зимним плащом. Под удушающей его тяжестью она сидела, молчаливая, оглушенная вовне и внутри.
Позыва напиться не возникало. И жажда тупого забытья, и жажда дикого огня ночной похоти, страсти, содрогающихся рук и ног в верхней комнатке занимали одинаково низкое место в списке ее нужд.
Лишь одного подарка искала она — и находила здесь: одиночества. Ей всегда казалось странным, что многие соратники страшились остаться одни, словно попасть на необитаемый остров. Мгновения существуют, чтобы мелькать и полниться до краев… чем угодно. Что легче достать. Пустопорожние разговоры; игры, когда кости катаются туда-сюда, а игроки дико вопят, делая ставки; объятия крепкие или нежные — как кому нравится… Кто-то сидит в стороне, точа нож или иное оружие, еще кто-то бормочет признания всей жизни пивной кружке, кивая и оценивая «ответы» случайного эхо. Всё это знаки: время проходит, и нужно хоть чем его заполнять.
Дабы не заговорила тишина.
Удивительно, повторяла себя Серап, сколько всего может рассказать тишина, дай ей шанс.
Сестры составляют сообщество, связанное тесно и интимно. Сообщество становился насмешкой над любым одиночеством, пусть только чтобы отразить его угрозу. Ей следовало тосковать гораздо сильнее. Она же ощущала себя оторванной, дрейфующей, а над водой плывет туман, и даже ряби не увидеть на слепой глади.
Рисп умерла в битве далеко на западе. В первой битве. Севегг умерла рядом с Нерет Сорром, заколота раненым офицером Хранителей. Это также была для нее первая битва. Есть детали в плетении войны, о которых редко упоминают — правда о том, сколь многие гибнут в первом же бою. И есть в этом нечто неприятное, жестокое и превосходящее границы разумного понимания. Тишина шепчет тем, кто дерзает услышать. «Так и бывает, милочка, если посылать невинных на войну».
Да, точно. Кто же станет?
«Они. Они посылают снова и снова. Муштра — лишь тончайший слой полировки. Невинность остается. Пусть воображение любого солдата строит сцены грядущего, невинность остается.
Ну же, милые детишки, вытаскивайте клинки и вперед, в мясорубку.
Вот первый шок. Лица, искаженные намерением убить тебя. Их много вокруг, и каждый желает унести твою жизнь. Твою жизнь! Что же случилось? Как такое возможно?»
О, еще как возможно. Так и будет. Никакая маскировка, позы смелости и упорства, не скроют белых, без единого пятна знамен, что несут в бой слишком многие.
Но думать означало ощущать, как бьется, бьется и ломается сердце. «Забудь юные лица, пыжащиеся выглядеть злыми и опасными. Забудь
И думай, если посмеешь, о пославших их в битву. Думай, Серап, ибо я не могу. Не должна. Но мы подошли слишком близко, ты и я, и если продолжим безмолвную беседу, одной придется дрогнуть. И сбежать.
Прикончить тишину, заместить пустыми разговорами или кружками эля, или мужиками, к которым ты прильнешь со смехом и намеками. Да, в компанию, заполним момент. Переполнимся и лопнем, желая плыть в момент следующий и так далее…»
Одиночество требует смелости. Теперь она знала. Буйные гуляки выказывают трусость этим диким и назойливым общением со всеми и каждым: вот бесконечная потребность слиться и влиться, держа под запором воющую тишину уединения. Но не ей презирать, ибо эта нужда ей отлично знакома.
«Отчаяние.
Отчаяние — тайный язык каждого потерянного поколения. Вы ощущаете его при виде безгрешных душ, марширующих в полное сражений будущее. Пока остальные, уже лишившиеся невинности, смотрят равнодушными глазами».
Она одиноко сидела за столом, среди сумрака и копоти, и повсюду молча развевались белые флаги.
Некоторое время спустя в таверну вошли двое солдат. Некогда дисциплина Урусандера сжимала Легион в кулаке. Достоинство и вежливость были свойствами его подчиненных, на службе или в увольнении.
Но Хунн Раал — не Вета Урусандер. Уроки, вынесенные капитаном с полей брани, искажали достоинство и делали вежливость насмешкой. Разумеется, он не один такой. Цинизм и презрение осаждают души всех ветеранов; если подумать, Серап и сама осторожно огибает опасные помыслы о смысле происходящего, об истинной цене войны.
Гости вели себя нагло, нарываясь на ссору. Не совсем трезвы, но и не так пьяны, как показывали.
Откинувшись на спинку стула, дальше в тень, Серап осталась незамеченной.
— Чую отрицателей, — сказал один из солдат, тыкая пальцем в содержателя. — Эля, но не той разбавленной мочи, что ты здесь подаешь.
— Всё из одной бочки, — пожал плечами хозяин. — Если не нравится моя выпивка, всегда можете уйти.
Второй солдат засмеялся: — Да, можем. Но не значит, что уйдем.
Фермеры за ближайшим столом принялись скрипеть стульями. Братья, решила Серап, четверо братьев. Грузные, слишком бедные, чтобы напиться вдоволь, они вставали, злобясь как медведи-шатуны.
Содержатель поставил солдатам две кружки и попросил заплатить, но ни один не подал монету. Попросту осушили кружки.
Братья уже стояли. Шум заставил солдат обернуться. Оба заухмылялись, хватая рукояти мечей.
— Поиграть желаем? — спросил первый, вытаскивая клинок.
Увидев это, братья засомневались — ни у одного не было оружия.
Серап вышла из полумрака. Солдаты увидели ее и состроили невинные лица. Серап подошла ближе.
— Сир, — сказал второй. — Это ничего не значило.