Падение Трои
Шрифт:
София не понимала, всерьез ли он говорит.
— Тебе не стоило бы думать о могильных камнях, Генрих.
— Почему бы нет? Мы окружены ими. Кто знает, что у нас под ногами? — И он несколько раз топнул ногой.
Он принял предложение Софии расчистить площадку перед воротами Трои и прилегающие куски городской стены.
— Тут когда-то стоял деревянный конь, — сказала она.
— Ничего не осталось, София. Коня втащили в город.
— Мне бы хотелось увидеть землю, на которой он стоял. Здесь может оказаться вымощенная
В это холодное утро они остановились посмотреть на квадратный раскоп глубиной три фута. Здесь нашли булавки и разбитую каменную утварь, доказательство того, что по этой тропе когда-то ходили люди, но никакого дорожного покрытия обнаружено не было.
— Деревянный конь перестал существовать, — сказал Оберманн. — Он выполнил свою задачу. — И, подобрав большой камень, швырнул его в куст у городской стены. — Змея. Antelion
— Как ты ее заметил?
— Оберманн видит все. Я говорил тебе о коричневых гадюках? — Она покачала головой. — Они самые ядовитые. Если одна из них тебя укусит, то на закате умрешь — Казалось, он пришел в хорошее расположение духа. — Они прячутся в кустах rosa canina. Они маленькие, София, не больше червя. Будь осторожна.
Он начал взбираться на отвал большого раскопа. София собиралась последовать за ним, как вдруг подошел Леонид поприветствовать их.
— Рабочие в большом волнении, профессор. Имам сказал им, что сегодня будет найдено нечто потрясающее.
— В самом деле, Телемак? А этот святой человек не указал место, где будет обнаружена драгоценность?
— Он только упомянул древний город. По его словам, из старого города снова воссияет солнце.
— Хорошо сказано. Хотя и не точно. Тем не менее, возьмемся за работу с большими надеждами. Следует верить святому человеку.
Раскопки были сосредоточены в основном рядом с "дворцом Приама", как именовал его Оберманн, каменным комплексом в середине "третьего города", или "сожженного города". Они только что раскрыли стену, шестнадцать рядов кирпичей, скрепленных составом, содержащим дробленые камни; выше кирпичной стены лежал слой пепла, смешанный с камнями более поздних домов и остатками стен меньших строений, возникших на развалинах.
В то утро София работала у стены, копая и просеивая землю, неподалеку ее муж пытался составить первоначальный план сооружения.
— Генрих! — позвала она. — Генрих! Тут какая-то кость с отверстием.
Эта фраза была выбрана ими в качестве сигнала, если кто-то из них обнаружит что-то значимое. Таким образом можно было избежать внимания вечно настороженного Кадри-бея.
— Это не может подождать?
— Нет. Ты должен отметить ее на плане.
Оберманн медленно подошел к траншее, где работала жена.
— Там, внутри, — прошептала она, — что-то блестит.
Оберманн встал на колени
— Который час? — спросил он у Софии.
— Почти девять.
Оберманн взобрался на насыпь у траншеи и крикнул: " Paidos! Paidos!" Он знал, что сейчас рабочие сразу займутся едой, думая о раскопках не больше, чем крестьяне, перекусывавшие на соседнем поле. Призыв дошел до рабочих, они вылезли из траншей на поверхность.
Оберманн вернулся к углублению и осторожно извлек медную емкость около двух футов длиной и фута шириной. Сразу за ней находилась большая медная чаша, в которой лежало что-то вроде подсвечника. Но сдвинув ее с места, Оберманн увидел, что в ней сложены золотые сосуды, чаши, золотые браслеты и кольца.
— Дай мне свою шаль, — торопливо попросил он. София развязала шаль и положила на землю. Оберманн ловко выгреб из чаши все золотые предметы. — Надо спешить, — сказал он. Когда все было положено на шаль, София связала ее и хотела подвесить на пояс. — Спрячь под одеждой, — велел он. — В нижней юбке.
Они не заметили, что из соседней траншеи за ними наблюдает маленький мальчик, сынишка одного из рабочих, которому было поручено отвозить в тачке камни из раскопа. Он задержался, не успел уйти завтракать вместе со всеми.
— Я не смогу идти свободно, Генрих. Видишь, как выпирает?
— Неважно. Делай, что велю. — Оберманн обнял ее за плечи и, частично закрывая своим телом спрятанное золото, повел к дому. — Если тебя спросят, — прошептал он, — скажись больной.
Они добрались незамеченными. София, вытащив из-под юбки узел, собиралась отдать его мужу, как вдруг раздался стук в дверь.
— Быстрее, — сказал Оберманн. — Брось его на постель и ляг сверху. У тебя приступ боли.
Он открыл дверь, на пороге стоял Кадри-бей. Оба выглядели совершенно невозмутимыми.
— Что вы взяли, герр Оберманн?
— Взял? Я вас не понимаю.
— Вы уносили блестящие монеты.
— Монеты? В Трое не было монет, Кадри-бей. Вам это должно быть известно.
— Что-то золотое. Вас видел мальчик.
— Какой мальчик?
— Сын Хамди.
— Он известный воришка и врун. Я удивлен, что вы позволяете ему оставаться здесь. Его отец тоже мошенник. Мне уже приходилось отчитывать его.
— Я могу войти?
— Если хотите. София заболела. Молю Господа, чтобы это не оказалась лихорадка.
— Лихорадка?
— Взгляните, как выгнуто ее тело. Это симптом. Но входите, Кадри-бей. Я буду при ней. Я не боюсь заболеть. — Кадри-бей оставался на крыльце. — А что этот сын дьявола сказал про меня? Я унес золотые монеты из сердца Трои на глазах у сотни рабочих? Это противоречит здравому смыслу. Входите. Обыщите мое жилище, Кадри-бей. Осмотрите все именем султана. Откройте сундуки и шкафы.