Падение Трои
Шрифт:
Затем София подошла к мулу, стоявшему совершенно невозмутимо во время испытаний, выпавших на ее долю, и вернулась на дорогу.
— Я рада, что читала Гомера, — сказала она то ли сама себе, то ли мулу.
Она медленно проехала по Чанаккале, не желая привлекать к себе внимания, и, действительно, осталась никем не замеченной в шуме и суете города. Но миновав последние домишки на окраине и оказавшись на дороге к деревне Карамык, София вздохнула свободнее. Она ехала среди лугов с высокой травой и участками
София узнала хижину хранителя моря, про которую говорил Генрих, по лежащим у двери нескольким ковригам хлеба и кучке фиг. Проезжая мимо, она подумывала о том, чтобы остановиться и поздороваться с хранителем, но не осмелилась побеспокоить его.
Проехав еще несколько ярдов, София слезла с мула. Собираясь в поездку, она пообещала себе, что именно здесь откроет конверт и прочтет письмо, которое Генрих написал Скопелосам по-гречески. Специально взятым с собой ножом для бумаги она легко распечатала плотный конверт, какие Генрих использовал для переписки.
За приветствиями следовал абзац, который Оберманн подчеркнул: "С сожалением сообщаю, что за нами неотрывно следит турецкий надзиратель, который неизвестно за что сердит на меня, и я жду, что он не сегодня-завтра обыщет наш дом. Поэтому я посылаю тебе некоторые вещи, зная, что ты спрячешь их так, что ни одному турку не обнаружить. Жители деревни выдадут меня турку, поэтому я не могу воспользоваться их конями. Я приеду за этими вещами, приготовь мне трех лошадей к ночи. Прощай. София, моя жена, о которой я рассказывал тебе, не знает об этой истории".
Что за этим крылось? "София не знает об этой истории"? Для нее это означало какой-то рассказ, историю. Какого рассказа она не знала? И что за грубая, безличная манера писать о ней таким образом? Как ни странно, ее сильнее мучил гнев, чем любопытство. Муж каким-то образом предавал ее ради этих неизвестных. Она не понимала, в чем именно состояло предательство, поскольку многого не знала, но страшилась его. И была возмущена.
Не представляя себе, о какой истории идет речь, она чувствовала, что история эта темная.
Хранитель моря, выйдя из своего каменного домика, забрал оставленный у порога кувшин с водой. Он, казалось, не заметил Софию, хотя она стояла недалеко от него, рядом с тропинкой. Она нарочно посмотрела ему прямо в глаза, но они ничего не выражали. Светлые глаза казались пустыми. Возможно, это морская слепота? Он вернулся в дом. Через несколько секунд он появился снова и забрал ковриги хлеба, ничем не показав, что видел Софию. На самом деле он продолжал видеть море.
София вернула письмо на место и снова запечатала конверт,
Минут через пятнадцать она добралась до фермы. Одноэтажное здание ничем не отличалось от большинства домов этой местности: стены сложены из больших глиняных кирпичей, крыша сделана из плоско лежащих досок, на которые навален толстый слой глины. Здесь было также несколько амбаров и других дворовых построек, свидетельствующих о зажиточности хозяев.
Двор был пуст, но София расслышала негромкое женское пение. Она позвала хозяев, и пение тут же прекратилось.
На крыльцо вышел человек и спросил по-турецки, что ей нужно.
— Я жена Генриха Оберманна, — сказала она. — София.
Мужчина приветственно протянул к ней руки.
— Ну, конечно. Добро пожаловать. — Он заговорил по-гречески. — Он рассказывал нам о вас. Мария! Иди сюда! — На крыльцо вышла женщина, приставила руку к глазам, защищая их от солнца. — Это София. Он прислал ее.
Муж и жена составляли яркий контраст. Он — полный, ширококостный, с мясистым лицом и большими руками и ногами; она гораздо тоньше, меньше, а рядом с ним казалась совсем бестелесной. От удивления она на шаг отступила, затем нервным движением пригладила волосы.
— Вы оказали нам честь, — произнес он. — Входите. Мария, приготовь что-нибудь для нашей гостьи. — Мария быстро вернулась в дом. — Меня зовут Теодор, — сказал он. — Он говорил нам о вас.
— Меня послал к вам муж. Вот с этим. — Она вытащила письмо и, пока Скопелос читал его, вернулась к мулу и отвязала кожаную сумку, в которой лежали золотые сосуды и украшения.
Скопелос, не говоря ни слова, с некоторой торжественностью взял у нее сумку и отнес в один из амбаров.
Во дворе было тихо. Для процветающей фермы — удивительно тихо. Стоя рядом с мулом, София слышала, как Мария — она считала, что это Мария, — что-то говорит, быстро и оживленно. Наверное, дает указания служанке, потому что ответных реплик не последовало. София различила в голосе недовольство и внезапно поняла, что не хочет оставаться здесь ночевать.
Из амбара, улыбаясь, вышел Теодор.
— Позвольте мне проводить вас в дом, — сказал он. — Жена хочет вас угостить.
Внутри было полутемно, закрытые ставни перекрывали доступ послеполуденному солнцу. В комнате стояла искусно сделанная мебель черного дерева. На стене висела икона Богоматери, перед ней на блюдечках три свечки.
Вошла Мария с подносом, неся маленькие кексы, припорошенные, словно пылью, сахарной пудрой.
— Поешьте, — сказала она. — Поешьте после долгого путешествия.
София, хорошо знавшая законы гостеприимства, не стала отказываться.
— Как он? — спросил ее Теодор. — Все в порядке?