Падшая женщина
Шрифт:
– Скульптура. Вон стоит. Не видите? – продолжал мужчина. – И я не вижу. Сирень мешает. А он должен стоять на открытом месте. Тогда можно будет понять все чувства. А тут цветы мешают. И не сдвинешь – там тень от платана, а ему, любовнику, солнце нужно. Как символ надежды. Тогда у него взгляд другой будет. И в тени у него выражение лица другое. Тоска у него в глазах появляется. Видите? Вы не видите. Потому что сирень мешает. Сирень – очень хороший куст. Но его нельзя здесь сажать. Его нужно перед школой или детским садом. Чтобы дети искали счастливые цветы. Вы так делали? Все девочки верят, что если найти цветок с пятью лепестками и съесть его, то желание исполнится. У вас сбывались сиреневые желания?
– А вы кто?
– Почему скульптор? Я – садовник. Косилкой тут траву стригу. Просто очень переживаю за него. Только за него, остальные скульптуры мне не очень нравятся. А этот нравится. Я его понимаю. У меня тоже такая любовь была. Всю жизнь одну женщину любил. Другие женщины у меня тоже были, разные, и хорошие, и плохие. Но когда глаза закрывал, только эту вспоминал. Как глаза закрою, так она сразу передо мной. Вот я уже старый, а она мне до сих пор снится. Был бы я сейчас молодой, хотя бы сорок лет, я бы по-другому жил. С ней бы жил. Упустил я свое время и ее упустил. Сейчас уже поздно. Но я вот что думаю. Пусть у меня ноги болят, сердце болит, а голова, – мужчина постучал себя по лбу, – не подводит. И память все хранит. Вот мне какая радость – что я ее помню. Хуже, когда тело слушается, а голова уже нет. И живешь без воспоминаний. Зачем такая жизнь? Правильно? Вот я на эту скульптуру посмотрю и иду траву косить. Кошу, а она, моя любимая, как будто со мной. А ты чего, дочка, такая грустная? Как будто у тебя случилось что-то. Ты местная? Отсюда?
– Нет. На могилу к дедушке приехала. Только даже убрать ее не смогла – там трава и деревья, а я даже не знаю, что и как делать, и даже тряпку не додумалась взять. Вот и расстроилась – зачем ездила? Никакого от меня толку. И бабуля запретила мне туда возвращаться. Теперь не знаю, что делать. Там какая-то давняя история, и мне ее никто не рассказывает. Скажут «а» – и все, тут же замолкают. Вот у вас все хорошо с памятью, а я с кем ни поговорю – у всех провалы начинаются. Только из поселка, где дедушка жил и работал, его знакомые стали приезжать ко мне. Понимаете, им уже много лет. А они все тайны хранят. Скрывают то, что только они и помнят. И для них все как вчера.
– Понимаю. Только ты не смотри, что мы старые. Внутри-то ничего не меняется. Как были тогда, молодые, так и остались. Ты думаешь, я себя на семьдесят чувствую? Нет. Только удивляюсь, что ходить уже тяжело. А в голове и в сердце я молодой. И все чувствую, как раньше. И все помню, как вчера было. Ты меня не поймешь пока. Но так и есть.
Мужчина кивнул Вике и ушел за старой газонокосилкой, которая рычала, заглушая все остальные звуки. Она решила вернуться на пятачок, где стояли водители такси, и отправиться в гостиницу. Город медленно раскалялся. Погода здесь соответствовала пейзажу – такая же безумная, непоследовательная, хаотичная в своих проявлениях. Сейчас стояла жара, мокрая, влажная и изнуряющая. Но уже завтра мог пойти дождь, тропический и многодневный, заливая тротуары, погружая пешеходов по щиколотку в воду. А потом снова могло начаться испытание жаждой и засухой. Наверное, поэтому здесь мало что росло. Жалкие сельскохозяйственные посадки или сгнивали в период дождей, или засыхали на палящем солнце. Вика не смогла бы здесь жить. Она шла медленно, чувствуя, как платье липнет к ногам и от резкого сухого ветра начинает першить в горле. Еще утром она хотела взять из гостиницы бутылку с водой и опять забыла. По дороге, как назло, не попадалось ни палаток, ни кафе. Она шла дальше и, видимо, свернула не на ту улицу, оказавшись в переулке, где стояли частные дома за невысокими деревянными заборами. Переулок как будто был перенесен сюда из другого места, настолько он контрастировал с остальным городом. Он казался совсем деревенским, домашним и уютным. Даже двери в домах были приоткрыты, будто приглашали заглянуть или зайти внутрь. Вика точно знала, что не могла далеко
– А у вас сигареты не найдется? – спросила Вика, ожидая от себя чего угодно, только не желания закурить на улице. Тем более попросить сигарету у незнакомого человека.
– Кофе хочешь? – спросила женщина громким голосом, протягивая пачку и зажигалку.
– Нет, спасибо. Пить очень хочу. От ветра, наверное, – ответила Вика, удивляясь тому, как вредная привычка сближает, заставляет разговориться и подружиться буквально с первых минут.
– Пойдем внутрь, – предложила громогласная женщина.
– Да нет, неудобно как-то, – опомнилась Вика, думая, что женщина предлагает ей войти в дом.
– Вот! Что я говорила? Ей неудобно! Миша! Ты слышишь? Ей неудобно! Всем неудобно! – закричала женщина. – Пойдем, пойдем, – она схватила Вику за руку и потащила за собой. – Тут кафе, между прочим! Миша! Ты меня слышишь? У нас посетитель! Нормальный посетитель! Миша! Я орать должна? – кричала женщина невидимому Мише. – Садись, вот, читай меню и заказывай! – заорала она в ухо уже Вике.
Вика покорно взяла меню и начала изучать. На первой странице стояло название кафе – «Мельница».
– А я думала, что та мельница просто для красоты стоит, – сказала Вика женщине, о чем тут же пожалела.
– Миша! Ты слышишь? – Женщина, видимо, совсем не умела говорить тихо или невидимый Миша воспринимал только повышенные до масштабных децибелов тона. – Твоя мельница для красоты стоит! Ты бы ее еще меньше сделал и на другую сторону улицы поставил! Никогда ты меня не слышишь! Сколько раз я просила нормальную вывеску повесить! Ну что, выбрала? – прокричала она уже Вике.
От неожиданности та отшатнулась от этой иерихонской трубы.
– Ой, прости, я говорю громко? – Женщина если и пыталась говорить тише, то у нее это не получалось.
– Немного, – призналась Вика.
– Это профессиональное. Я учительницей работала. Географию вела. Так что есть будешь?
– Ну, давайте салат «Цезарь».
– Миша! У нас есть «Цезарь»? Конечно, нет, зачем я спрашиваю? Никогда не было.
– Вот, в меню он есть.
– Да закрой ты это меню, – велела женщина таким тоном, каким учителя говорят детям «Закройте учебники, откройте тетради, пишем самостоятельную работу». Сейчас пойду, посмотрю, чем тебя накормить.
Вика решила не спорить и покориться судьбе.
– Миша! Зачем нам столько супа? Ты его сам будешь есть? – доносился из кухни голос женщины. – Чем мне девочку накормить? Ты думаешь, она суп будет?
Минут через двадцать из дома-кухни наконец появилась женщина с подносом, на котором стояли чуть ли не в три ряда тарелки. Перед Викой оказались омлет с помидорами и сыром, кофе, вода, хрустящие гренки, варенье.
– Ну вот, ешь, – женщина поставила еще одну чашку для себя и села напротив.
Вика начала есть, удивляясь тому, насколько проголодалась. Омлет оказался отличным, да и все остальное на удивление вкусным. Женщина смотрела, с каким аппетитом Вика ест, и улыбалась.
– А почему вы из школы уволились? – спросила Вика, утолив первый голод и слегка выдохнув.
– Миша! Ты слышишь? Она спрашивает, почему я из школы уволилась! – прокричала женщина. – Это очень смешная история. Только тогда мне не до смеха было. А сейчас, как вспомню, так хохотать начинаю. – В подтверждение своих слов женщина рассмеялась.