Падшая женщина
Шрифт:
– Когда-то это была знаменитая гостиница. Курорт наш местный, – рассказывала она, – сюда только знаменитости приезжали и начальники большие. Вон, видишь, канатка!
Вика изо всех сил вглядывалась в даль, но ничего не увидела.
– Вон же! – показывала Наташа.
Вика с трудом рассмотрела стульчики, которые раскачивались на ветру прямо над их головами. Они были похожи на сиденья на детской карусели, рассчитанные на маленьких и достаточно тщедушных детишек. Стульчики, на которых остались следы яркой жизнерадостной краски – желтой и зеленой, – болтались на хлипких, проржавевших тросах. Как можно было добровольно сесть в этот стульчик, пристегнуться символической цепью из нескольких звеньев, выглядевшей скорее как украшение для стульчика, нежели как средство безопасности, Вика понять не могла.
– А она работает? – на всякий случай уточнила она.
– Конечно. Зимой работает, – горячо заверила
– И люди приезжают?
– Конечно! Вон с той горы съезжают!
Вика послушно посмотрела туда, куда указывала Наташа. Там действительно была гора, которая с середины раздваивалась и обрастала холмами.
– Тут прыгать можно, – пояснила Наташа.
Вика подумала, что прыгать можно и с девятого этажа, если рассчитываешь убиться насмерть, но с этой горы она бы даже пешком не стала спускаться, не то что на лыжах. Гора была сплошь утыкана камнями, острыми, огромными, которые угрожающе торчали, как наконечники копий, спрятавших древки где-то под землей. И вряд ли снег мог засыпать эти страшные пики.
– Раньше здесь много народу было. И зимой, и летом. Летом тут альпинисты лазают. Сейчас приезжают те, кто эти места знает и любит. Тут ведь даже Визбор был. Знаешь песню – «Лыжи у печки стоят»? Так он ее здесь написал. Прямо в этой гостинице.
– Неужели?
– Конечно!
– Что-то я про это нигде не слышала.
– Не веришь? Так только свои и знают! У наших местных, у любого спроси, подтвердят! – воскликнула Наташа.
Вика не стала спорить, тем более что ей по большому счету было все равно – здесь или в другом месте. Она жевала уже третий бутерброд, неожиданно почувствовав зверский голод. И кофе из термоса – крепкий и сладкий – показался ей удивительно вкусным.
– Тут всегда есть хочется. Воздух такой, – улыбнулась Наташа, подливая ей кофе. Вика кивнула с благодарностью.
Давид ел и пил, не отрывая взгляда от горизонта. Казалось, он даже не слышал, что рассказывает Наташа и что отвечает Вика.
Вика думала о том, что Наташа как местная жительница специально приукрашивает действительность, и могла ее понять. Но будто в подтверждение ее слов на дороге появилась пара – девушка и юноша – с огромными рюкзаками на плечах. У них были обгоревшие лица и стесанные до крови руки, замотанные грязными платками-тряпками. Парень шел впереди, девушка чуть сзади, время от времени догоняя его, чтобы заглянуть в лицо, поймать взгляд. Он смотрел сумрачно, и девушка отставала, расстроенная. Но уже через мгновение вскидывалась, прибавляла шаг, догоняла и снова заглядывала в лицо своему спутнику. Парень же увидел бутерброды и явно почувствовал запах кофе. На еду и шел. Наташа быстро выложила на салфетку несколько бутербродов и налила кофе в два стаканчика.
Парень кивнул Давиду и сел, будто сделал одолжение. Девушка смущенно улыбнулась, явно стесняясь подсаживаться к незнакомым людям. Но голод был сильнее остальных чувств, и она взяла бутерброд, откусывая маленькими кусочками, оставляя два остальных бутерброда – побольше – для своего спутника. Вика мысленно назвала эту парочку «лыжи у печки» и, рассматривая девушку, удивлялась: насколько сильной должна быть любовь, чтобы ходить вот так – немытой, дурно пахнущей, с хвостом, завязанным обрывком веревки, и ловить взгляд парня, который довел ее до такого состояния. «Вот поэтому ты до сих пор и не замужем», – сказала бы на это бабуля, если бы Вика поделилась с ней подобными мыслями.
Туристы съели бутерброды, водрузили на плечи свои неподъемные рюкзаки и двинулись дальше. Девушка смущенно улыбнулась и помахала рукой в знак благодарности, прибавляя шаг, чтобы снова заглянуть в лицо любимому, надеясь, что в сытом состоянии он станет ласковее.
– Куда они пошли? – спросила Вика у Наташи.
– Не знаю, – пожала плечами та. – Правда, тут хорошо? Я очень люблю это место. Мне тут спокойно.
– А я сплю плохо, – призналась Вика.
– Это потому что гостиница, в которой ты живешь, на месте старого кладбища стоит, – сказала Наташа, – прямо на костях поставили.
Вика от ужаса вытаращила глаза.
– А что? Как есть, так и говорю. Не мы же туда тебя поселили! Гиблое место, все об этом знают.
– Только молчат. – Вика была потрясена.
– А что ты хочешь? Чтобы на каждом углу кричали? У вас ведь в городе тоже целые районы на бывших кладбищах стоят, и ничего. Люди живут. Так и у нас.
– Я к дедушке на могилу хотела еще раз съездить. Убрать там. И Ларису повидать. – Вика решила не продолжать тему гостиницы.
– Только утром надо ехать. После обеда никто на кладбище не ездит, – серьезно ответила Наташа. – Мы сейчас поедем в одно место. Там уникальный вид. Бывшая дамба. Только заброшена давно. Там все фотографируются на память. Очень красиво. Все как на
Вика закатила от ужаса глаза – ей совсем не хотелось смотреть на дамбу. Зачем ей дамба? Господи, зачем ей вообще все эти виды, заброшенные канатки, странные альпинисты? Давид, который в это время отвлекся от горизонта, чтобы подлить себе кофе, ухмыльнулся. Мол, я все понимаю, но ничего поделать не могу.
Следующий час они опять ехали в известном только Давиду направлении. Вика давно потеряла связь с реальностью, устало созерцая мелькавшие за окном дороги, то асфальтовые, то проселочные. Резко обрывающиеся роскошные леса, буквально на глазах превращающиеся в гектары выцветшей и выгоревшей пустоши, похожей на степь, где росли только кусты-колючки, стелющиеся по земле ковром, – красивые издалека и уродливые, мерзкие, если подъехать и рассмотреть их поближе. Названий растений Вика не знала. Но эти растения, цветы, кусты не привлекали, а отпугивали. Не служили кормом для животных, не радовали глаз. Над ними не кружили пчелы. При этом они обладали удивительной силой и живучестью, застилая ровным ковром каждый сантиметр земли, не давая ей дышать, питаться водой и плодоносить. Растения высасывали жизнь, не отдавая ничего взамен. Они выживали, и это было их предназначением. Вика, очумело глядя в окно на буйно цветущие ощетинившиеся колючки с мощными острыми шипами, думала, что они похожи на Захарова, который умел только выживать, брал, ничего не давая взамен. Питался чужими эмоциями, чувствами, душами, за счет которых дожил до глубокой старости. Чтобы окончательно не погрузиться в дурноту, которая подпирала уже под подбородком, сдавливая диафрагму, не давая дышать, Вика повернулась к Давиду. Наташа на заднем сиденье машины дремала.
– Долго еще ехать?
Давид пожал плечами. Он никогда не давал точного ответа на вопросы. И в этом был определенный смысл. Кто может точно сказать, сколько времени займет дорога? А если колесо проколет? Или нужно будет остановиться? Здесь Вика начала понимать, что не ты управляешь временем, заводя будильник, вставая по утрам именно в семь пятнадцать, рассчитав, что если в семь двадцать, то уже будет поздно, не успеешь собраться. Ложилась она в ноль сорок пять, каждый день, изо дня в день, неделя в неделю. И даже если пыталась уснуть раньше, ничего не получалось – привычка была сильнее желания выспаться. Здесь же, в этом городке, время управляло тобой. Ты жил, пока стоял день, с первым лучами и до заката.
Вика просыпалась от того, что сквозь старые занавески, сшитые так, что, как ни двигай, все равно не задернешь полотна на все окно, пробивался свет. Луч шириной сантиметров десять – ровно столько не хватало, чтобы занавески сошлись на середине карниза – светил прямо в лицо. И несмотря на облачность, этот луч был неизменен каждое утро. По вечерам же, с наступлением сумерек, никакие люстры и бра не создавали иллюзии продолжения дня.
Номер, в котором жила Вика, заволакивало сумраком, на небе появлялись звезды, и теперь уже сквозь щель в занавесках в окно светила полная луна – яркая, безумная, налитая. И от этого лунного потока тоже нельзя было укрыться, спрятаться и избавиться, даже повернувшись на другой бок и закрывшись с головой одеялом. Луна шарашила, пробиваясь сквозь теплое, колючее одеяло. В номере был и кондиционер, поставленный явно позже в угоду современным изнеженным туристам, но все равно профессионально устаревший. Он гудел, как трансформаторная будка, и то и дело обдавал горячим воздухом, самостоятельно переключая режимы. Вика просыпалась в поту среди ночи от невыносимой жажды и ощущения прилипшей к телу простыни. Она нажимала на все кнопки пульта, желая прохлады, но кондиционер медленно и нехотя отключался, выплевывал порцию ледяного воздуха и опять переходил на режим тепла. Промучившись две ночи, Вика отказалась от его услуг, к явному облегчению прибора, который замолк и только иногда выдавал капель, которая стучала о бортик чужого балкона, сливая то ли воду, то ли конденсат. Вике в эти ночи снилась то Лариса, замотанная в смирительную рубашку, то Захаров, который хохотал, раззявив свою заячью губу, то бабуля, которая замахивалась пресс-папье и падала как подкошенная. Снился Вике и дедушка, то есть человек, чей портрет был высечен на могильном камне. И она убегала, отмахивалась от этого человека, не желая признавать в нем родного деда, а он шел следом, тянул руки и вот-вот готов был ее схватить. Вика вскакивала с кровати, полоумно оглядываясь, не помня, где находится. И только луна, которая упрямо продиралась сквозь занавески, напоминала ей о том, что она – в гостинице. В такую последнюю безумную ночь Вика дернула занавеской и сорвала край с петель. И до утра обрела долгожданный покой, пришпилив края собственной заколкой для волос. Но на следующий день занавеска была на своем месте, а заколка немым укором лежала на убранной кровати.