Падшая женщина

Донохью Эмма

Мэри так и не узнала, когда наступила смерть, — глаза не закрылись. Ей показалось, что прошло уже много часов. Она не знала, как отсчитывать время; единственным его мерилом была алая лужа, постепенно подбирающаяся к тому месту, где она сидела. Когда подол платья намок от крови, Мэри, шатаясь, поднялась наконец на ноги.

Хозяйка смотрела прямо на нее. Мэри наклонилась вперед и закрыла один глаз. Ее палец оставил кровавую полосу от брови до щеки. Словно актер, разрисовавший лицо для пантомимы на Двенадцатую ночь. Мэри взглянула на свое платье, испещренное красным. Холодная вода и потереть лимоном — вот и все, что нужно, Мэри. Ко второму глазу она

притронуться так и не смогла. Он наблюдал за ней, пока она пятилась к двери, боясь повернуться к миссис Джонс спиной — словно та была королевской особой. Или демоном.

Не глядя, Мэри схватила кучу платьев. Ее ноги оставляли на полу коридора длинные, красные, липкие следы. Еле шевелясь, она добралась до двери, долго возилась с задвижкой и наконец сумела ее открыть. Краем сознания Мэри понимала, что теперь она преступница, но в то же время ей с трудом верилось, что в мире остался хоть кто-то живой.

* * *

— Хозяйка?

Эби открыла дверь магазина и задохнулась от ужаса.

Она старалась держаться подальше от разливавшейся на полу алой лужи, чтобы не запачкаться. Но кровь вдруг оказалась у нее на руке — длинная красная полоса. Может быть, от двери? Эби затряслась и бесшумно отступила в коридор.

Она привалилась к стене и закрыла глаза, пытаясь изгнать из памяти то, что только что увидела. Она еще не успела пожалеть мертвую миссис Джонс; ее ум лихорадочно трудился над другой задачей. Как доказать, что ее здесь не было? Кто может это засвидетельствовать? Можно убежать прямо сейчас, на другой конец города, но что, если кто-нибудь ее увидит?

Уже несколько недель подряд Эби преследовали воспоминания о Барбадосе. Это началось, когда хозяйка позвала ее помочь с наказанием Мэри Сондерс. Розга ни разу не задела ее саму, но она держала свою так называемую подругу (предательницу!) за руки, ощущала на себе ее тяжесть, и каждый удар березового прута отдавался в теле Эби, как эхо. Страх перехватил ее горло. Она будто снова вернулась на Барбадос, и не на солнечный, плодородный остров, каким он запечатлелся в ее обманчивой памяти, а в место, где она оставила двадцать лет своей жизни. Двадцать лет тяжелого труда — и каждый день, каждую минуту она ждала, что на ее спину обрушится удар.

Сейчас, глядя на темный омут, серединой которого было рассеченное горло миссис Джонс, Эби понимала, что ее мир снова раскололся на куски. В прошлый раз, когда умер хозяин, ей в руку воткнули нож. Что с ней сделают на этот раз?

Хлопнула входная дверь. Подуло сквозняком, и до нее донесся рассеянный свист Дэффи.

Эби открыла рот и завизжала. Ведь именно так ведут себя невиновные? Она сделала это машинально, словно отпугивая птиц. Теперь надо побежать и привести соседей — так поступила бы невиновная служанка. Едва не сбив Дэффи с ног, Эби выскочила за дверь и понеслась за угол и дальше, вниз по Грайндер-стрит, к ближайшей таверне, над входом в которую висело растрепанное воронье гнездо.

* * *

Это напоминало торжественную процессию, только все двигались гораздо быстрее. Древний обряд с особыми костюмами и никому не понятными ритуалами, пронеслось в голове у Дэффи, когда он свернул на Степни-стрит. Впереди бежали мужчины с фонарями; он прибавил ходу и почти нагнал их. Их крики были словно обрывки песнопений старинного и полузабытого праздника, который не отмечался ни разу за всю их жизнь.

— Держи ее!

— Хватай ее!

Дэффи молчал, стараясь не сбивать дыхание. Монноу-стрит, извиваясь, будто змея, вела их к блестевшей в лунном свете реке. Впереди всех преследующих несся его отец. Его парик съехал в сторону. Дэффи поскользнулся на гнилой кожуре и чуть не упал. Возглавляла процессию Мэри Сондерс. Она шаталась, словно пьяная; белый, светящийся в темноте шлейф ее платья волочился по грязи. К груди она прижимала груду каких-то тряпок — нежно, будто ребенка. Кусок кружев упал на землю, и она на мгновение остановилась, чтобы его поднять.

Все было предопределено. По Монноу-стрит можно было выйти только к реке. Прохожих на улице не было, только загнанный зверь, и погоня, и изредка изумленные лица в окнах. Мэри Сондерс мчалась прямо к мосту. Отсюда отверстия между его каменными опорами казались не больше игольного ушка. Кадваладир был уже в нескольких футах от беглянки. Нет, она не собирается броситься в реку, понял вдруг Дэффи. Она все еще думает, что сможет спастись.

Глава 8

Полет вороны

Всю ночь Томас Джонс просидел возле тела своей жены. Он держал ее у себя на коленях. Один раз дверь со скрипом приоткрылась, и внутрь осторожно заглянула миссис Эш, но он обрушил на нее такое страшное валлийское проклятие, что удивился сам. Он и не знал, что еще помнит эти слова.

Но на дворе стояла слишком теплая для сентября погода. Похороны нельзя было откладывать.

В полдень мистер Джонс вышел из дому и постучал в дверь плотника Джеда Карпентера. Его панталоны были ржавыми от крови. Костыли скрипели и качались. В кармане лежало около двух гиней, из тех денег, что нашли у преступницы. Этого вполне хватало на добротный буковый гроб.

Потом он сделал что-то, чего не делал ни разу за всю свою жизнь. Томас Джонс поднялся наверх в спальню — в середине дня — и улегся в постель. Кажется, он потерял всякое представление о том, где находится; мир кружился у него над головой. Если перестать думать, наступит тишина, а это будет хуже всего, понял он. Поэтому он начал задавать себе вопросы, один за другим, как ребенок, швыряющий камни в спящую собаку. Когда он сумеет закончить тот атласный корсет для миссис Гриер? Выплатил ли мистер Дженкинс последний шиллинг за свой летний сюртук? Сколько колбасы осталось в кладовой — или, может быть, она уже испортилась?

Горе — дорогое удовольствие. До темноты надо будет дойти до Роны Дэвис на Уай-стрит, теперь единственной портнихи города, и заказать траурные одежды для себя и Гетты, а также и для слуг. Затем надо купить напитков и мяса для ночного бдения. Не то чтобы ему хотелось, чтобы соседи всю ночь глазели на тело его жены, но таков обычай.

Ногу терзала тупая боль. Не настоящую, но ту, что отрезал цирюльник сорок лет назад. Что они сделали с тем почерневшим обрубком? — подумал Томас. Где-нибудь закопали? Возможно, на грядке в огороде позади их старого дома на Бэк-Лейн? Он до сих пор помнил скрежет пилы, впивающейся ему в кость. И свои мысли, мечущиеся, словно звери в клетке. Какое ремесло мне выбрать — где не нужны две ноги? Как я смогу возместить то, чего мне не хватает? И самый главный вопрос, что копошился в его детском сердце. Господи, чем Ты отплатишь мне за то, что я потерял?

После ужина, когда Эби унесла его нетронутую тарелку, мистер Джонс впервые внимательно посмотрел на свою дочь. У нее точь-в-точь такие же глаза, как у матери, вдруг заметил он. Как же он не видел этого раньше?

— Папа, — осторожно спросила Гетта. — Куда подевалась мама?

Тишина как будто накрыла их всех огромной сетью.

— В рай, дитя мое, — с усилием выговорил мистер Джонс.

Гетта прижала палец к хлебной крошке и сунула ее в рот. Миссис Эш разглядывала свой передник. Дэффи отодвинул стул, как будто хотел встать из-за стола.