Падшая звезда
Шрифт:
Стрелок в основном молчал, слушал… и восхищался.
В Терин не было даже намёка на вежливое равнодушие — лишь искреннее внимание. Даже благоглупости она выслушивала без малейшего неудовольствия. Никаких оценок! Обычно ведь бывает как? Сидит человек, кивает, поддакивает. Вдруг слышит нечто, не совпадающее со сложившимися у него представлениями — и всё. Никакого больше поддакивания. В случае дурного воспитания тут же на повышенных тонах вываливается "правильное", то есть его личное мнение. Хорошо воспитанный человек не преминет высказать своё мнение спокойно и вежливо. Но на этом разница меж грубияном и ревнителем этикета, увы, исчерпывается.
Даже если "правильное" представление приходится глотать (например, когда непроходимую чушь с умным видом порет вздорное начальство), о том, чтобы скорректировать свою точку зрения, речи всё равно не идёт. Вслух ли, молча ли, но никто не подвергнет сомнению постулаты своего внутреннего мира по доброй воле.
А вот у Терин эти постулаты словно вовсе отсутствовали. Вернее, определить их без чтения мыслей вряд ли удалось бы. Она выслушивала с равным заинтересованным вниманием любые, в том числе противоположные по смыслу высказывания. Создавалось ощущение, что чужие мнения для неё — кусочки огромной, непредставимо сложной головоломки. Или мозаики. А как-то выделять или, тем паче, отбрасывать "белые" кусочки только потому, что в данный момент складываешь "чёрные", или наоборот — несусветная глупость.
Горячие, колючие, режущие, хрупкие, взрывоопасные, бесформенные и все прочие разновидности мнений, так или иначе, могут быть пущены в дело. Подумаешь, глупость! Именно глупостями руководствуется немалая часть окружающих (говоря прямо, глупостью руководствуются чаще, чем мудростью: последняя — товар штучный). А раз так, глупость заслуживает самого пристального внимания. Многие ли думают точно так же ошибочно? Как эта ошибочность сказывается на восприятии мира? Как она отражается или может отразиться в словах, поступках, мыслях?
И так далее, и так далее — до бесконечности.
Стрелок привык считать себя умным, тонко чувствующим и понимающим собеседником. Но состязаться в уме с Терин? Даже не смешно. Всей его тонкой чувствительности едва хватало, чтобы заметить её ещё более тонкие манипуляции. И, может быть, отчасти сохранять иммунитет к её почти магическому обаянию.
А застолье катилось своим чередом. Бочонок с вином понемногу пустел. И так как опустошали его в основном трое из присутствующих — Кубышка, Дъяум Бочка да Лойд Стаксель — в некий момент почти трезвые Кйеррис и Терин переместились чуть подальше от них, с кухни в столовую.
— Ловко. Очень ловко.
— Ты о чём? — изобразила удивление хозяйка дома. Или в самом деле удивилась… пойми её!
— Да о друзьях-товарищах. Завтра они, наверно, и не вспомнят, как ты их выпотрошила.
— Я никого не потрошила. Я просто их слушала… внимательно.
— Ну да. Только я до сих пор что-то не встречал никого, умеющего ТАК слушать.
— Послушай, Стрелок, чего ты от меня пытаешься добиться?
— Я? Да ничего. Просто на тот случай, если ты этого вдруг не заметила, скажу вслух: я тобой восхищён. На моей тихой патриархальной родине, далёкой от столицы и других больших городов, таких, как ты, просто не бывает.
— Вот как? Я огорчена.
— Чем же?
— Да тем, что, раз ты меня так легко раскусил, до истинного мастерства в ведении беседы мне ещё расти и расти.
— Хочешь сказать, истинное мастерство должно быть незаметным?
— А разве нет?
— Здесь нельзя ответить однозначно. Мне кажется, в искусстве общения есть два полюса. Великий оратор умеет высказаться так, что никто не может ни перебить его, ни усомниться в справедливости его высказываний. По крайней мере, пока продолжается речь. Ну а великий слушатель… рядом с ним даже робкий заика становится интересным собеседником.
— Любопытное мнение. Но я читала и другое: никаких особых полюсов нет, а есть просто мужской стиль разговора и женский. При этом они складываются в единое полотно, как суша и море вместе складываются в единый мир.
— Ага. Вот только общая площадь суши меньше, чем общая площадь океанов.
— Ну так и женщины в целом более говорливы, чем мужчины.
— По тебе этого не скажешь!
Терин усмехнулась — как показалось Кйеррису, вполне искренне.
— Знаешь, как меня прозвали в храме Пятиокого?
— Нет. Откуда бы?
— Задира.
— Ты? Задира?!
— Именно. Я далеко не сразу научилась молчать и внимательно слушать.
— Что-то с трудом верится в такое.
— А ты поверь. Просто люди меняются со временем.
— Полагаешь, ты изменилась к лучшему?
— Ну, о том не мне судить. Но нынче я нравлюсь себе больше, чем нравилась раньше.
— Ты и мне нравишься… чем дальше, тем больше.
Стрелок положил свою ладонь на кисть руки Терин, и она без колебаний накрыла его ладонь свободной рукой.
— Откровенность за откровенность, — шепнула она, слегка наклоняясь вперёд. — Ты тоже мне нравишься, Кйеррис.
И отстранилась, словно чуть отпуская сжавшуюся пружину момента.
Стрелок оглянулся на троицу своих товарищей. Отчасти — проверить, не увидели ли они чего-то лишнего. Отчасти — для того, чтобы скрыть смущение.
— Думаешь, они заметят, если мы тихо удалимся?
— Похоже, они уже и друг друга не очень-то замечают, — ответил Кйеррис своим шёпотом на шёпот Терин. — Пошли.
— Вот уж никогда бы не подумал…
— Не подумал — что? Или о чём?
— Ну… ты ведь говорила, что тебя продали в храм, как…
— А, вот что тебя озадачило! — тихий смех. — Можешь гордиться: тебе досталось то, чего не получили ни жрецы, ни сам Пятиокий!
— Я и горжусь. Но…
— Никаких "но", милый Стрелок. Гм. Правильное тебе дали прозвище.
— Зато тебе — неправильное.
— Повторю: напрасно ты так решил. Ты плохо меня знаешь…
— Неужели?