Падшие в небеса. 1997
Шрифт:
– За грехи… – смутился Сергей.
Ему стало не по себе. Молодая девушка рассуждала на совсем взрослые темы.
– Хм, это понятно, но тут есть подтекст, у этой библейской истории, есть подтекст, – уверенно заверила Виктория.
– Да, и какой?
Сергей с любопытством разглядывал ее черты. Он видел, как она думает, он видел это по мимике на лице, оно, то веселое и беззаботное вдруг становилось грустным и озадаченным.
Девушка ответила:
– Какой подтекст, спрашиваешь? Простой, человек хотел, чтобы его выгнали из рая.
Сергей
– А ты-то, откуда знаешь? Про подтекст…
– Я прочитала эту истории в библии… и все поняла.
– И что?! – удивился Вавилов.
– И ничего, просто каждый читает библию по-своему, кто-то тупо зубрит псалмы, кто-то ищет ответы на вопрос, который нельзя найти, а кто-то думает о том, что зашифровано в этой мудрой книге.
Виктория говорила слова уверенно и монотонно, словно читала правила пользования дорожного движения.
– Хм, интересно, – буркнул Вавилов.
– И я об этом, так вот… человек хотел, чтобы его выгнали из рая. Ему было там скучно, там все вроде есть, но никаких развлечений, все размеренно и приторно противно, а в грешной жизни, есть свой драйв, свой бардак, свой непредсказуемый хаос, замешанный на грехе! Вот и все! А дьявол тут не причем, совратитель был просто хорошим рекламным агентом, он видел то, что хотел человек.
«Молодежь!.. Вот как?!.. Я всегда думал, молодежь ветрена и легкомысленна. Я сам был такой. Не думал о будущем, жил настоящим днем. Насекомое, да и только,… а тут? Тут глубина мышления, страшно даже. Она говорит какие-то библейские истории, только больно искаженные» – подумал Сергей и спросил у Виктории:
– И зачем же человеку нужен был это хаос? Зачем? Зачем ему боль и страдания?
Девушка отскочила от ограды и, разведя руки в стороны, нервно прикрикнула:
– А затем, чтобы испытать все это и потом, потом оценить блаженство Эдема, рая… блаженство защиты Бога! Эдакий самомазохизм ради покоя и блаженства! А как иначе оценить покой и блаженство?
– Слушай, ты говоришь, как какой-то проповедник. Словно тебе уже минимум лет пятьдесят, словно ты только и делала, что занималась богословием, но только вот изучала все с другой стороны, – Сергей испугался, Виктория была слишком возбуждена и явно нервничала.
Девушка тяжело дышала и, опустив глаза, тихо сказала:
– У меня горе, горе дядя Сережа!
– Что еще?
– Понимаешь, человек, которого я люблю больше жизни, сейчас в тюрьме. Он сидит, за чужое преступление. Его посадили за чужое зло!
– Что?! – насторожился Сергей. – Это Щукин, этот поэт, что ли сидит?
– Да,… а ты откуда знаешь, – растерянно ответила Виктория.
– Да уж знаю, – буркнул недовольно Сергей. – И кого же он убил?
– Женщину. Одну женщину, но он не убивал, он не убивал, я знаю тут все не так! Ее убил другой человек! – девушка склонила голову и затрясла плечами.
Она рыдала, как ребенок, Вавилову стало больно и грустно, он подошел к Виктории и, обняв ее за плечи, сильно прижал к груди.
– Успокойся
Но Виктория вырвалась из объятий и, пристально посмотрев в глаза Вавилову, нервно и зло сказала:
– Ты должен мне помочь! Ты должен мне помочь, просто обязан это сделать!
Сергей пожал плечами:
– Помочь, конечно, нужно, но вот что я могу? Как я тебе помогу?
– Я не знаю! Ты сильный, ты мужественный и решительный! Я не знаю, как, но ты должен мне помочь!
Вавилов тяжело вздохнул и вновь попытался обнять Викторию, но та оттолкнула мужчину и, повернувшись к нему спиной, подошла к перилам.
– Ты, дядя Сережа, в долгу перед самим собой. Вот я и пришла, чтобы тебе сказать, пора отдавать, этот долг.
– Я в долгу? Почему ты так решила?! – удивился Вавилов.
– Да не я решила, а ты. И ты сам это прекрасно осознаешь, просто не хочешь мне признаваться. Так ведь? Так! И должен ты сам себе, потому что ты долгое время работал на зло… А теперь все изменилось, ты должен работать на добро. Ведь в мире должно быть хоть какое-то равновесие, сначала побеждает зло,… затем побеждает добро. Смена неизбежна… так вот, ты теперь в белой полосе…
Вавилов тяжело вздохнул, но ничего не ответил. Девушка восприняла это молчание, как согласие. Как свою маленькую победу, как прорыв в убеждении, она продолжила:
– Я знаю, ты не хочешь больше ничего делать, что связана хоть как-то с насилием. Я знаю, я поняла это и, потому ты расстался с моим отцом. Но, дядя Сережа, иногда, чтобы больше не служить злу и насилию нужно вновь к нему прибегнуть, чтобы побороть зло, чтобы побороть неправду и ложь. Это нужно сделать.
Вавилов медленно достал из кармана пачку сигарет и закурил. Он смотрел куда-то вдаль, на горы, на правом берегу Енисея. Он смотрел на небо, над этими горами и молчал, ему так хотелось молчать.
– Чтобы тебя убедить окончательно, я скажу тебе вот что, если ты не поможешь, то погубишь две жизни, своим бездействием погубишь две жизни. Жизнь моего любимого, который сейчас в тюрьме и мою. Я без него не хочу жить. Решай дядя Сережа!
Вавилов разозлился. Кто она такая, вот так прийти и требовать от него подчиняться?!
Говорить пафосные слова и давить, давить…
Нет, она не имеет права. Она не должна это делать.
А он? Должен ли он сам слушать все это, рассчитываться или исправлять чужие ошибки?
«Меня опять загоняют в угол. Опять! Почему, почему человеку, решившему покончить со своим прошлым, всегда нужно возвращаться туда? Стремление к добру неизбежно приносит боль и страдание?»
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – выдавил из себя Вавилов.
– Я хочу, чтобы ты заставил сознаться убийцу! – зло сказала Виктория.
– Хм, заставить сознаться можно, но это будет насилие. Как же правда, добро и разве справедливость можно вершить с помощью насилия?
Виктория повернулась и внимательно посмотрела на Вавилова. По щекам у нее текли слезы, она, смахивая их, грустно улыбнулась: