Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Бац! Бац! Удар, еще удар!
– Сука! Я тебе покажу, как шпионить! Сука! Получай! Сука! – приговаривал сержант.
И рядом, совсем рядом, слышались шлепки по голому телу. И всхлипы, женские стоны.
Павел попытался привстать на колени, чтобы удары распределить как можно равномерней. Если его будут бить только по почкам, отобьют обязательно. Но конвоир тут, же пресек его попытку увернуться. И вновь серия ударов по спине.
Бац! Бац!
Наконец конвоир устал. Он, тяжело дыша, отошел от Павла. Где-то в углу, рыдала Ольга Петровна. Голая и чумазая, она стояла у стены и тряслась от боли и страха. От беспомощности и беззащитности! Что может голый человек?
– Клюфт, подняться и сесть на стул!!! Сел на место! Если не хочешь, чтобы твоей командирше еще кое-чего тут сделали, сядь и слушай! – крикнул Поляков.
Павел непроизвольно подчинился приказу. Он так хотел, чтобы эти изверги больше не трогали Ольгу Петровну! Чтобы они отстали от женщины! Чтобы они разрешили ей одеться. Клюфт медленно поднялся и сел на стул. Конвоир опустил на плечо руку и придавил Павла так, что он не мог и шелохнуться.
– В общем, арестованный Клюфт, вы узнаете эту женщину?
– Да… – выдавил из себя Павел.
– Фамилия, имя, отчество, назовите ее данные! При каких обстоятельствах она вас завербовала и заставила работать на германскую разведку? Какие она вам давала задания? Какую оплату вы получали? И какая цель стояла у вашей группы? Отвечать и не задумываться! – прокричал Поляков.
– Какая вербовка?! Вы о чем?! Какая оплата?! Что вы говорите?! – возмутился Павел.
Он опять получил удар в ухо. В голове зазвенело.
– Значит, так и запишем: я получал задание о статьях провокационного характера лично от гражданки Самойловой. Она обещала платить мне регулярно. Но я пока денег не получил, – словно прилежный школьник, сам себе диктовал Поляков.
Он строчил в протоколе придуманный текст, старательно макая перо в чернильницу. Павлу надоел этот спектакль. Нужно что-то делать! Пойти на открытое столкновение, значит поставить под удар и себя, и Самойлову. Ее, стоящую голой у холодной стены. Но Павел решился. Он собрал силы. Последние силы! Тело гудело от сапог конвоира. Но это было неважно! Неважно! Собрать силы!
Резкий толчок. Павел рванулся неожиданно. Он вскочил и с размаху ударил конвоира кулаком в лицо. Это был самый сильный удар, на который был способен в этот момент Клюфт. Сержант не ожидал такой прыти и мощи от арестанта, ойкнул и упал навзничь. Еще доля секунды – и Павел, развернувшись, кинулся к столу Полякова. Он видел его обезумевшие от страха глаза! Он видел панику и ужас в его зрачках, скрытых за стекляшками пенсне! Он видел, как офицер, пригнувшись, судорожно расстегивает кобуру! Но Павел летел, уже летел к этому человеку!
Три шага – и прыжок через огромный дубовый стол! К нему и к этой ужасной писанине, которую он написал в протоколе!
Он, этот человек спрашивал его: «сколько летит пуля»? Пусть проверит!
Он говорил, что «и доля секунды для кого-то – огромный срок».
Он прав!
Это огромный срок!
Огромный!
И эту долю секунды он, Павел Клюфт, будет свободен! Он будет жить свободно!
И никто не сможет ему помешать!
Клюфт оттолкнулся и взмыл в воздух. Он упал на стол и схватился за ремень портупеи майора.
Но Поляков уже успел вытащить «ТТ». Он нажал на курок. Хлопок! Громкий и страшный, и все!
Вспышка! Вспышка и теплота. Резкая боль пронзила грудь. Темнота! Павел рухнул как подкошенный на бумаги на столе. Темно-алая лужица растеклась по белым листам. В кабинете повисла тягостная пауза. Тишина. Через мгновение раздался надрывный крик Самойловой:
– А!!! Убийцы!
Поляков, побелевший от страха, очнувшись, отпрянул к стене. Он зацепил головой висевший на стене портрет Сталина. Рамка со стеклом рухнула на пол. Мелкие осколки гулко разлетелись по бетону.
– Болваны! Врача! Врача немедленно! Сюда! Вызывайте подкрепление! Идиоты, что встали? – ревел как раненый медведь Поляков.
Он размахивал пистолетом в руке. Сержант, которого Павел отправил в нокаут, с трудом встал с пола. У него из разбитого носа сочилась кровь, капая на подбородок и гимнастерку. Солдат, шатаясь, побежал к двери. Второй конвоир испуганно суетился у Самойловой.
– Ну, что ты крутишься, помоги ей одеться! Идиот! – орал майор.
Поляков с ужасом понял: теперь ему за стрельбу не видать повышения в должности и очередного звания. Майор замычал и, собрав скопившуюся во рту слюну, смачно плюнул на пол. Вождь с трубкой во рту с черно-белой фотографии с удивлением смотрел за всем этим.
Глава пятнадцатая
Чего больше всего боится человек? Смерти? И да, и нет. Конечно, большинство людей боится смерти. И подавляющая часть – это молодые. Но не все. Некоторые больше смерти боятся одиночества. Быть отторгнутым другими людьми. Быть изгнанным из человеческого общества. Быть одиноким по принуждению. Лишиться простого общения.
Верочка Щукина всю жизнь боялась быть одинокой. Еще в детстве она твердо для себя решила – не будет жить без родителей! Без папы, а главное, без мамы! Совсем несмышленой, лет в шесть, она представляла себе страшную картину: мама умирает, и она, Верочка Щукина, убивает себя! Да, да, берет большой столовый нож и протыкает свое сердце! А зачем ей жизнь без мамы?! Без самого дорогого в мире человека?! И тогда эта мысль о самоубийстве у гроба матери успокаивала ее. Вера словно обретала умиротворение от мысли, что она не бросит мать! Уйдет вместе с ней! Странное и жестокое детское желание! Странное восприятие смерти! Боязнь потерять мать!
Но в жизни и сознании многое менялось. Хотя и к двадцати годам Вера больше всего так же боялась одиночества. Остаться одной. Одной!
И вот ее мама умерла. Она убила себя! Она не выдержала страшной реальности жизни! Но теперь Вера, даже стоя у гроба матери, не хотела себя убивать! Более того, она хотела жить. Жить! Ведь у нее под сердцем уже родилась еще одна жизнь! Этот маленький ребенок, который пока еще жил там, в утробе, заставлял Веру поменять взгляды! Паша, ее милый Паша, он-то как?! Как он без нее?! Или она без него? Он будет жить, он будет свободен, он выйдет на свободу, и тогда он не простит ей, если Вера начнет паниковать и как мама, решится на страшное! Нет!..
Вера никак не могла осознать, как вообще такое может произойти? С ней? С ее семьей? С самыми дорогими для нее людьми? «Мама, милая мама, она вот так тем страшным вечером войдет в сарай и повесится. Она, ее милая мама, которая так любила жизнь, добровольно захочет ее лишиться?! Что?! Что нужно чувствовать, чтобы засунуть голову в эту страшную петлю? Понимая, что все! Все! Через секунду все закончится и ничего больше не будет?! Что тогда чувствовала ее мама? Ее милая добрая мама?! А может, она так обрела покой? Старалась лишить себя мучений таким страшным способом? А как же она, Вера? Как же папа? Он ведь так надеялся! Он там, в этих жутких и холодных стенах тюрьмы! Каково ему?» – Вера так и не поняла мать. И впервые в жизни внутренне осудила ее. Осудила ее за то, что она сдалась без боя!