Падшие в небеса.1937
Шрифт:
Майор посмотрел на нее завороженными глазами. Он, словно опомнившись, снова глотнул из фляжки. Закрутил крышку и убрал сосуд в шкафчик. Поправив портупею и гимнастерку, взял папку. Григорян не решался посмотреть на Веру. Как ей показалось, этому человеку было стыдно. Вера взяла стакан с остывшим чаем и, сделав большой глоток, спросила суровым тоном:
– Что он там прочитал про дядю Леву?
Григорян еще раз взглянул в папку и, словно актер на сцене, бросил пафосную фразу:
– Он не дядя Лева! Поймите, дорогая Верочка!
– Это для вас он не дядя Лева! А для вас я не «дорогая Верочка»! Я – Вера Петровна Щукина! Дочь потомственного рабочего Петра Ивановича Щукина, которого вы упрятали в лагерь на десять лет! Вот!
Григорян тяжело вздохнул и, словно обессилев, рухнул в кресло и закрыл глаза. Было видно, он не хотел разговаривать.
– Вы так и не ответили мне? Что с дядей Левой? Что там про пятое января?
Григорян вновь тяжело вздохнул. Покачал головой и, выдержав паузу, ответил хрипловатым голосом:
– Он расстрелян, Верочка. Расстрелян. Как враг народа. Приговор приведен в исполнение. Вот. Вот почему ни у вас, ни у его родни не принимают посылки. Посылки и передачи положены лишь тем, кто находится тут, в тюрьме. И тем, кому это разрешено по закону.
Вера сидела, пораженная. Она представила глаза тети Розы. Эти измученные горем глаза! Глаза человека, который все еще надеется и не знает, что все уже напрасно! «Страшно! Как это страшно! Она ходит сюда каждый день. А его уже нет давно! Давно нет! Его даже не похоронили по-человечески! Нет даже могилы!» – подумала Вера и спросила:
– Где его похоронили?
– Что? – Григорян вздрогнул.
– Я спрашиваю, вы хоть можете сказать его жене, где он похоронен?
Григорян закрыл глаза. Он погладил свой большой нос с горбинкой пальцами и тихо ответил:
– Нет-нет. Я не знаю. И не могу знать. Возможно, где-то на спецучастке. Есть такие на том берегу Енисея. Ближе к карьеру, в горах. Там где-то. Но точно не скажу. Да и зачем? Зачем ей знать? Зачем это надо?! Пусть думает, что он жив и где-то в лагере. Так легче будет. Пусть.
– Вы хотите сказать, что все эти люди, которые тут мучаются у вас и для которых не принимают передачи, уже расстреляны?
– Не знаю! Возможно! Но вам-то это зачем знать? Пусть думают, что они живые! Так легче!
– Что? Легче?
– Да, Вера! Лишить людей надежды куда страшнее!
Вера смотрела на этого человека, который даже боялся открыть глаза, и понимала – он прав!
«Он прав, и она должна с этим смириться! Смириться! И жить, жить с этим всю оставшуюся жизнь! Как она может выйти и сказать тете Розе, что ее Левочка мертвый?! Как?! Нет! Она не сделает это!
– Он что, хотите сказать, был главарь в их, как вы там говорите, группе? В этой нелепой группе? Где был, как вы утверждаете, или, как там у вас, состоял мой отец? Вы это хотите сказать?! Дядя Лева был главарем?!
Григорян без удовольствия посмотрел в эту, словно окрашенную кровью, красную папку. Покачал головой:
– Нет, там еще был и Петровский Поликарп Андреевич. Он тоже сознался. Они были вместе старшими в этой группе.
– Что? И Поликарп Андреевич? Так, а его, почему не расстреляли? Как так? Дядя Лева-то, почему один? Логики тут нет! Все ерунда!
– К сожалению, Верочка, есть логика. Есть. Ваш дядя Лева был еврей. Еврей-сионист. Буржуазный сионист. Вот и все, это опаснее. А Петровский просто беспартийный. Вот и суд смягчил ему наказание. И вообще! – Григорян вскочил с кресла и, подбежав к столу, бросил на него папку. – Я и так нарушил инструкции! Я и так нарушил свои должностные обязанности! Я и так вам слишком много сказал! Хватит меня пытать! Хватит! Вы пользуетесь тем, что я к вам неравнодушен! Пользуетесь! Но я вам заявляю, я в первую очередь офицер НКВД! А потом уже мужчина! Так что больше вы от меня ничего не услышите! Это секретная информация для служебного пользования! – Григорян кричал это, стоя спиной к Вере.
Щукина кивнула головой и спросила:
– А человек?
Григорян, словно испугавшись, резко развернулся и, жалобно посмотрев на девушку, спросил трясущимися губами:
– Что? Что вы сказали?
– А человек? Человек-то у вас, на каком месте? А? Офицер на первом, мужчина на втором! А человек?
Григорян тяжело вздохнул и, сжав губы, грубо ответил:
– Вы, гражданка Щукина, переходите все границы! Не терпится вам? Хотите неприятностей?
Вера медленно поднялась. Она махнула рукой, прощаясь с Григоряном и вежливо, даже немного жалостно, сказала:
– Нет-нет. Извините. Извините меня. Вы конечно ни в чем не виноваты. Ни в чем! И спасибо вам. Спасибо. Я хоть правду узнала. А так, так бы и ходила сюда, с передачами. И не могла бы ничего добиться. Вот. Спасибо вам большое. От чистого сердца. Извините.
Щукина повернулась и хотела уйти. Но Григорян ее остановил:
– Может, вам какая помощь нужна? Может, чем-то я могу помочь?
Вера замерла в нерешительности и посмотрела на офицера. Тот стоял к ней спиной, курил, нервно и часто затягиваясь, выпуская дым в потолок.
«Если я спрошу его о Паше? Нет. Он может навредить. Он ведь все равно остается в первую очередь кавалером. Пусть и отвергнутым. Нет, Паша покажется ему соперником. И он даже может ему навредить», – подумала Щукина.
– Извините. У меня есть к вам еще одна просьба, – робко сказала Вера.
– Я вас слушаю…
– Понимаете, у меня есть знакомый. Я знаю, он работает в вашем управлении. Его фамилия Маленький. Он мой дальний родственник. Но вот он пропал. Совсем перестал меня навещать. Перестал. Я волнуюсь. Что с ним?