Падшие
Шрифт:
— Дерьмо, дерьмо, дерьмо, — мое тело не слушается. Я нащупываю ключи, пытаюсь завести двигатель, но у меня не получается. Мои руки, словно резиновые перчатки, наполненные ледяной водой, полностью онемевшие и бескостные.
Наконец, я делаю это, завожу машину, как раз вовремя, чтобы посмотреть вверх и увидеть еще одну пару фар, направляющихся на меня. Я знаю, какое у меня лицо — видела бесчисленное количество людей в кино, с таким выражением лица, как раз перед тем, как машина попадает в ужасную аварию, и размазывает их по тротуару. Эта машина слишком близко, чтобы свернуть. Я замираю
А потом он врезается в меня.
Машину разворачивает, и на мгновение мне кажется, что я застряла в бампере. Только это треснувший бампер. Мое тело, как тряпичная кукла, откинуто в сторону; мое плечо впечатывается в водительскую дверь. Я слышу неприятный хруст — пожалуйста, не ломайся, пожалуйста, не ломайся — и мир становится черно-белым и красным, когда ночь, фары и задние фонари берут верх. Крутиться и крутиться, кажется, что машина никогда не остановится. Я закрываю глаза, прикрываю голову, пока на меня обрушивается битое стекло. Дышу; делаю вдох и выдох, мои ребра пульсируют от боли, сердцебиение стучит в ушах.
И тут я понимаю, что все кончено.
«Вольво» перевернуто колесами вверх. Мое зрение нечеткое, когда пытаюсь сосредоточиться на окружении — машина, которая ударила меня, въехала в ограждение. Люди выскакивают из своих автомобилей и бегут к моей машине и машине другого пострадавшего. Черные силуэты мелькают в моем поле зрения, рука тянется внутрь и отстегивает мой ремень безопасности.
— С Вами все в порядке? Мисс? Вы меня слышите? Вы ранены?
У меня звенит в ушах. Крепкие руки помогают мне выйти из машины. Дождь усиливается, ударяясь о проезжую часть, и снова поднимается вверх, как цветы, распускающиеся из асфальта. Мне задают множество вопросов, но я их не слышу. Оглядываюсь на другой конец автострады, где в пятидесяти ярдах впереди на обочине стоит на холостом ходу «Астон Мартин». Это определенно машина, которая первой ударила меня, я уверена.
Наступает пауза, как будто человек внутри оценивает ущерб, затем двигатель запускается, и он исчезает в ночи.
Глава 8
Слоан
— Если у тебя болит голова, не засыпай. Тебе нужно как можно скорее сообщить кому-нибудь об этом, как только...
— Серьезно? Олли, я чертов доктор.
Оливер перестает обрабатывать множество крошечных порезов на моем лице, останавливаясь, чтобы бросить на меня недовольный взгляд.
— О, так это ты, да? Забавно. Давно тебя здесь не видел. Подумал, что, ты бросила все это и присоединилась к цирку или что-то в этом роде.
Я пытаюсь улыбнуться, но мое лицо болит.
— Ты бы не присоединился? Хороший график, вкусная еда.
— Да. Держу пари.
Он бросает тампон в мусорное ведро и скрещивает руки на груди. Сижу на каталке в отделении скорой помощи и вдруг понимаю, как неприятно, когда над тобой нависает суровый доктор. Но я никогда не бываю такой мрачной. По крайней мере, надеюсь, на это.
— Ты собираешься рассказать
Я съеживаюсь.
— Гавайи?
— Хорошо, прекрасно. Ты была на Гавайях.
Он снимает резиновые перчатки и бросает их в мусорное ведро. Поворачивается, чтобы уйти.
— Оливер, подожди. Что, черт возьми, с тобой происходит?
Он оборачивается, его кроссовки скрипят по линолеуму. Я ловлю себя на том, что отстраняюсь от него, когда вижу его сдвинутые брови и твердый подбородок.
— Помнишь парня, которого мы лечили от фотодерматита (прим. пер.: Фотодерматит — аллергия на солнце, солнечная крапивница, фотодерматоз) в прошлом году?
— Ребенок, у которого была аллергия на дневной свет?
— Да, он. Ты сейчас похожа на него. Ты не загорала на пляже на Гавайях, Слоан. Ты выглядишь так, словно не покидала Сиэтл последние десять лет.
— Ну, ты ошибаешься. Я уезжала из Сиэтла.
— Но не в отпуск, правда?
Я прикусываю губу. Не ожидала от Оливера допроса с пристрастием. Он мой друг, хороший друг, если быть честной, но никогда не думала, что он будет так беспокоиться о том, что я делаю в свободное время.
— Ну, и что, Ол? Это важно?
Он наклоняется, опираясь руками на колени и опускаясь так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
— Да, это важно, Слоан. Это важно, когда я получаю от тебя панический телефонный звонок, а потом узнаю, что тебя привезли в больницу на гр*баной машине скорой помощи. Это важно, когда вижу листовку с изображением парня, чертовски опасного парня, прикрепленную к доске объявлений в раздевалке, и узнаю его, Слоан. Узнаю в нем человека, с которым ты разговаривала в коридоре. Это важно, когда Монтерелло, парня, которого подстрелили и привезли в реанимацию, захочет убить парень, о котором нас предупреждали копы, тот самый парень, с которым ты разговаривала, а затем и убьет его в ту же ночь. Важно, когда ты неожиданно исчезаешь с работы, не сказав никому, куда едешь, когда ты не отвечаешь на звонки и письма и не позволяешь всем, кто заботится о тебе, знать, что ты в безопасности. И это особенно важно, когда ты потом лжешь мне.
Бл*дь. Монтерелло убили? И Оливер узнал Зета. Эта дурацкая листовка, которую принесли копы... Оливер не разглядел его как следует, когда он отвел нас в сторону, но я не учла возможность того, что фотография Зета может быть прикреплена к чертовой доске объявлений. Не учла, что Оливер увидит его позже, когда пройдет мимо меня и Зета в коридоре, и узнает его. Молчу. Я слишком занята, пытаясь придумать способ выбраться из этой ситуации, не компрометируя себя или Зета.
Оливер выпрямляется.
— Ты не собираешься отрицать, что знаешь этого парня? — спрашивает он.
— Нет. Я знаю его. И я знаю, что он не убивал Арчи Монтерелло.
— Как ты можешь быть уверена?
— Потому что он уехал из города сразу после того, как поговорил со мной. Я видела, как он уезжает.
— О, точно. Итак, ты видела, как он уезжает. И он не мог припарковаться где-нибудь, пойти съесть вкусный стейк на ужин, а потом вернуться и перерезать горло одному из наших пациентов?
— Кто-то перерезал ему горло?