Пагуба
Шрифт:
Он остановился у начала скал. Здесь каменный пирс заканчивался, дальше надо было идти по доскам, брошенными на чуть притопленные лодки. У скал останки кораблей вовсе превращались в груду гниющего мусора, но Лук перешел и через них и по узкой, выбитой в камне тропке стал взбираться на скалы. Когда он поднялся на гребень, возвышающийся над морской гладью на добрых два десятка локтей, то увидел цель своего путешествия. В выемке, образованной двумя скалами, высоко над водой сидел корабль. Сверху он казался целехоньким, во всяком случае, и палуба, и мачта были целы. Лук оглянулся, не увидел уже рыбаков, которые отстали у лодок, почесал затылок и, прыгая с камня на камень, спустился на палубу.
— Чего забыл? — услышал он хриплый возглас.
За его спиной, в тени нависающего над палубой валуна, сидел в плетеном кресле седой старик с глиняной бутылью в руках.
— Здесь гостиница для бродяг? — произнес положенную Фразу
— Здесь, — оживился старик. — А ты один бродяжничаешь или как?
— Как придется, — условленно ответил Лук.
— Тогда прошу на борт, — расплылся в улыбке старик. — Старшина хурнайского порта рад дорогим гостям! Да что гостям? Хозяевам! Как здоровье моего дорогого слепца Куранта?
— Куранта больше нет, старик, — вымолвил Лук.
— Вот незадача, — скорчил гримасу старик. — Тогда чего ж я-то все еще никак не отплыву с этого острова?
Старик не помнил своего имени или не хотел копаться в обрывках памяти в его поисках. Он называл себя старшиной хурнайского порта и за долгие годы сумел убедить себя в том, что и в самом деле был когда-то старшиной этого самого порта, пока однажды его корабль не выбросило на скалы. Лук спустился в трюм и обнаружил, что никакого корабля и не было. Палуба из лучшего дерева служила крышей вырубленной в скалах хижины. Похоже, что и палубой-то она не была, просто балки, лежавшие на камнях, однажды были под наклоном покрыты досками так, чтобы сверху, да и с моря казалось, что между скал застрял кораблик. Тем более что дверь, ведущую к воде, в глубине расщелины видно не было, а мачта торчала как положено, вверх, и даже просмоленные канаты подрагивали там, где и следовало. Как понял Лук, Курант в свое время оказал старику какую-то услугу, а потом и пристроил его охранником потайного убежища. Слепой, который прикупил в трех городах Текана три укрытия для приемных детей, еще одно приберег и для себя с Саманой. Под палубой было четыре комнатушки. В одной из них, которая находилась в самой глубине сооружения, обитал старик-сторож, еще в одной была устроена кухонька, а две не имели ничего, кроме крепких деревянных лежаков и окон, расположенных под потолком. В центре всего домовладения, возле люка, как бы ведущего с палубы в трюм, была устроена печь, которая должна была отапливать все помещения. Лук открыл дверь хижины, спустился еще на десяток локтей по камням к воде и присел на вынесенную волнами деревяшку. Тут же торчали в камнях удочки, а в жестяном корыте подрагивала плавниками рыбина.
— Чтоб не портилась, — объяснил Луку приковылявший к камням старик. — Вот думаю со временем выдолбить яму за своей каморкой да набрать зимой льда. Тогда можно будет рыбку на лед класть. Я тут только рыбкой питаюсь. Нет, бывает, рыбаки хлебушка подбрасывают, но так-то только рыбкой. Зря я это, в смысле — только рыбкой. От рыбки живут долго, а зачем мне долго?
Он посмотрел на Лука, словно тот мог ответить на вопрос, зачем ему «долго», вздохнул, подхватил рыбину под жабры и потащил ее на кухоньку. Скоро над скалами разнесся запах жареной рыбы, а Лук все так же сидел на камнях и думал, что если бы не его шалость, мгновенная блажь, то сидел бы на этих камнях Курант и дышал морским ветром. Хотя вряд ли бы сидел. Катил бы по дорогам Текана до самой смерти. А Нега была бы жива точно.
— А хлебушка у тебя нет? — с надеждой спросил старик, показавшись из-за скал.
— Есть хлебушек, как не быть, — успокоил старика Лук. — И даже кубок вина найдется.
— А как тебя зовут, зеленоглазый? — спросил его старик.
— Не для разноса? — нахмурился Лук.
— И не для рассыпа, — серьезно кивнул старик.
— Кир Харти, — сказал Лук. — Но вот так если окликнуть, то лучше Кай.
— Кай значит Кай, — согласился старик. — Пожалуй к столу, дорогой Кай.
Остаток дня Лук проспал, но, видно, и во сне он продолжал обдумывать то, что произошло с ним, потому что, проснувшись в вечерних сумерках, он уже знал, что должен делать.
— Мед? — в ответ на странный вопрос Лука удивился старик, все так же просиживающий капитанское кресло на палубе. — Да после твоего вина и хлеба, дорогой Кай, я сам стану пчелкой и полечу к ближайшим цветкам. Только долго ждать придется. Но вот для того, чтобы чуть подсластить стариковскую жизнь, немного меда есть. Крынки хватит?
— Половину обычного кубка, — попросил Лук.
Оставшуюся часть ночи он провел в полудреме. Немного саднила кожа намазанной медом головы, но мысли занимала возможность или невозможность изменить цвет глаз. Он пытался повторить то ощущение, которое было у него, когда он столкнулся лицом к лицу с Тарпом и как-то сумел поменять цвет глаз на черный. Как же он сделал его опять зеленым? Или это сделала Хуш? Да, она сказала «сотри морок со своих глаз», но стер морок все же он сам. Стер морок.
Лук скривил губы в гримасе боли, которая с натяжкой сошла бы и за улыбку. Чушь, все, что говорила о его матери Хуш, — это чушь. Он слишком хорошо помнит тот день, когда его мать стояла с обнаженным мечом на лестнице дома урая Харкиса. Она защищала собственного сына. И убили ее по-настоящему. Боль-то она почувствовала в любом случае. А теперь ее чувствует и ее сын.
Лук проснулся с рассветом. Поднялся, спустился к морю, пригляделся к его зеленоватой глади, поднял глаза к выцветшему красному небу. Даже море, зеленое вблизи, чуть дальше казалось красным. И если бы небо было голубым, то и море казалось бы голубым. Лук зажмурился и попытался представить голубое небо. Попытался и не смог. С таким же успехом он мог попытаться представить его зеленым. Зеленым даже было бы проще, луга Кеты всегда казались Луку опрокинутым небом. Но голубым…
«Как глаза твоей матери», — вспомнил Лук слова Харавы о Самане и с этим образом нырнул в воду. Когда он вынырнул, на берегу уже стоял дед. Увидев Лука, он вытаращил глаза, стянул с головы колпак и дрожащей рукой тщательно разгладил седые волосы.
— Что с тобой, парень? Или ты глаза и волосы зеленил да чернил, а соль морская краску и съела?
— Сам удивляюсь, — пробормотал Лук и в который раз пожалел, что не купил маленького зеркальца на лотке у хиланского стражника.
Хурнай веселился. И если рыночную площадь и прилегающие улицы занимали торговцы, то портовой площадью завладели артисты. Правда, балаганы были расставлены не кругом, а разбросаны в пяти или шести местах, но народ они веселили одновременно. Кроме представлений циркачей хватало и местных весельчаков. Рискуя упасть с внушительной высоты, в толпе возвышались жонглеры на ходулях, над углом площади между двухэтажными зданиями был натянут канат, по которому, балансируя веерами, пошатываясь, кралась какая-то девчонка. Да, до Неги ей было далеко. Так далеко, что не добежать никогда.
Лук поочередно протиснулся к каждому балагану, убедился, что почти все артисты ему знакомы, и порадовался, что никто из них не узнает воспитанника Куранта. Перекусил лепешкой с мясом у переносной печи. В который раз подивился обилию переодетых стражников среди зевак. Впрочем, и стражники были горазды поорать от азарта во время представлений, забывая о службе. Детвора радовалась празднику у сплетенного из тростника замка. Скатывалась по выструганным и пропитанным воском доскам, качалась на качелях, под присмотром седого стражника бросала тяжелые ножи в соломенное чучело. Лук потрогал тугое тростниковое плетение и прошел к тростниковым же воротам. Каркас шутейного сооружения был связан из толстых прутьев с приличным разбегом, чтобы придать жесткость конструкции, тростниковая же оплетка была пропитана костяным варом, который не позволял ей распуститься ни от ветра, ни от дождя, ни от пьяных прихватов загулявших горожан. Лук огляделся по сторонам. С одной стороны к воротам примыкал один из балаганов, с другой — в пяти шагах — разделывал и коптил на уже знакомой Луку печи рыбу седой рыбак — гость Хурная из Намеши. Народу и там, и там толпилось предостаточно. При необходимости убежать и смешаться с толпой возможность имелась.
Лук купил горячую рыбешку и, перебрасывая ее с ладони на ладонь, отошел к стойке ворот, обогнул ее и, склонившись над лакомством, оперся на тростниковую колонну, после чего прочертил ножом линию в том месте, где она соприкасалась с тентом балагана. Шевельнул тугое плетение. Колонна была пустой изнутри и свертывалась обратно при попытке открыть ее, как подсохшая и плохо выделанная шкура. Расстояние между прутьями каркаса вполне позволяло протиснуться внутрь. Убедившись, что разрез ни с одной стороны не различим, Лук отправился прогуляться по городу. Да, его новый облик действительно не заставлял стражников приглядываться к нему и уж точно не интересовал соглядатаев, которых хватало на каждом углу. Мальчишка, который по-прежнему торговал его корзинами и то и дело озадаченно поворачивал голову из стороны в сторону, скользнул взглядом по лицу Лука без малейшего интереса. Зато ярко раскрашенные хурнайские красавицы цеплялись за его локти через каждые пять шагов, с придыханием сообщая, что вон на том лотке продаются такие ленты, которыми голубоглазый красавчик мог бы лично украсить юное тело. «Голубоглазый», — с интересом отмечал Лук и старательно улыбался назойливым красоткам, разводя при этом руками и сокрушенно хлопая по карманам и поясу.