Пагубная любовь
Шрифт:
«Скромный ранг», в который возвел журналист свой край, оправдывается в основном за счет гостиниц. В тот момент, когда путешественник, чувствуя, что сыт Парижем по горло, просыпается и думает, что его разбудили электрические звонки в «Гранд-отеле» на бульваре Капуцинов, он оказывается в Браге, в гостинице «Авейренсе», на площади Пенедос. Единственные в своем роде отели Миньо выгодно отличаются от парижских гостиниц и с точки зрения энтомологии. Чужестранцы, склонные к исследованиям в области сравнительной анатомии, могут за умеренное вознаграждение с пользой проводить свои ночи, бодрствуя и изучая насекомых — насекомых членистоногих и бескрылых, лишенных верхней губы, согласно классификации Кювье [63] . Здесь они получат множество экземпляров блохи брагаской (Pulex bracharensis). Они смогут удостовериться в том, что шесть ног этого паразита неодинаковы, — это необходимо ему для прыжков. Чужестранец не усомнится в том, что сие членистоногое снабжено длинным заостренным язычком, челюстями, зубчиками и щупиками. Если обратить особое внимание на больших блох, то всякие сомнения по поводу того, снабжены ли они крылышками, рассеются: их нет ни у блох из гостиницы «Золотой лев», ни у блох из гостиницы «Горец». В обоих этих заведениях попадаются личинки вышеупомянутых блох — личинки цилиндрической формы и без ножек. Глаз, вооруженный
63
Жорж Кювье (1769—1832) — выдающийся французский натуралист.
64
Цитируется поэма Алмейды Гарретта «Камоэнс» (песнь IV).
И не в таких, о коих говорит эпический стихотворец: [65]
И, падая, вздыхают нимфы томно, Из тайной глубины струится вздох...Истина заключается в том, что аксессуары «тайн», заключенные в стихе Камоэнса, заставляют предполагать, что он любил «нимф» из брагаских гостиниц. Пусть изучит этот предмет сеньор виконт де Журоменья [66] , и да не оставит его без поддержки Королевская Академия наук.
65
...эпический стихотворец. — Имеется в виду великий португальский писатель Луис де Камоэнс (1524—1580). Ниже цитируется его знаменитая эпическая поэма «Лузиады» (песнь IX).
66
Виконт Жоан Антонио де Журоменья (1807—1887) — португальский писатель и видный исследователь творчества Камоэнса.
В брагаских гостиницах странным образом уживаются роскошь современной индустрии, изящество обстановки, превосходные произведения столярного ремесла и стекольного завода — восточная роскошь покоев какого-нибудь набоба, — а главное, абсолютная гигиена, которая дает, однако, осечку на «девственной белизне» простынь; смесь всего вышеописанного подчеркивает какой-то не поддающийся определению археологический характер этих номеров. Ложась спать, постоялец представляет себе, что на этой самой кровати не далее как прошлой ночью спал святой Петр Брагаский [67] или же уроженец Майи Гонсало Мендес [68] .
67
Святой Петр Брагаский (XVI в.) — причисленный к лику святых первый архиепископ Брагаский.
68
Гонсало Мендес — португальский государственный деятель XIII в.
Но и помимо гостиниц в Браге есть наиболее отличительные черты Парижа. Например, сад. Вы уже побывали в саду, Ваше превосходительство? На Вас, вне всякого сомнения, произвел впечатление шум, «то приглушенный, то громкий», который там слышится воскресными вечерами, не правда: ли? На меня тоже. Вы не сумели уловить нечто членораздельное в этом глухом урчании? Я тоже. Кому под силу объяснить феномен, весьма заурядный на Елисейских полях или же в парке Монсо и описанный сеньором Вазом де Фрейтасом в его «Путеводителе по Браге», см. с. 41 (цена шесть винтенов)? Вот как он его живописует: «Детский лепет, грезы поэтесс, томные жалобы поэтов, густые, металлические голоса коммерсантов — весь этот шум, то глухой, то радостный, то приглушенный, то громкий (sic! [69] ) — делают прогулку совершенно особенной, и она становится заманчивой и упоительной». Теофиль Готье, этот Бенвенуто Челлини французской прозы, вряд ли сумел бы изукрасить описание беспорядочного грохота в «Люксембурге» своей тонкой, филигранной чеканкой слова. Из сказанного вытекает, что в Браге есть поэтессы, которые неосмотрительно высказывают вслух то, о чем они грезят в саду, в то самое время, когда поэты томно сетуют. Ну точь-в-точь Париж! Обратите внимание, Ваше превосходительство, на разницу полов тех, кто пьет из Кастальского источника: [70] поэтессы «грезят», адресуя свои вопли вечерней заре и ветерку, который лепечет в цветах и который наполняется их благоуханием; поэты, одурев от опиума, клюют носом и «томно сетуют», что им не дают спать поэтессы. Это люди изношенные, утомленные, roues [71] . Они выходят из кафе «Фариа», отравленные абсентом Эспронседы [72] , Нерваля [73] , Ларры [74] и Мюссе. Они входят в сад с одурманенной головой и хотят поспать; поэтессы же, в подражание женщинам Фракии, стараются измучить этих сонливых Орфеев, этих Марсов, с которых они, дщери Аполлона, хотят содрать шкуру. Второй Париж!
69
Здесь: вот оно! (лат.)
70
Кастальский источник — источник на Парнасе, обладающий чудодейственным свойством осенять всякого испившего из него поэтическим вдохновением (греч. миф.).
71
Разбитые,
72
Хосе де Эспронседа (1810—1842) — знаменитый испанский поэт-романтик.
73
Жерар де Нерваль (1808—1855) — известный французский поэт.
74
Мариано Хосе де Ларра (1809—1837) — испанский писатель, критик и публицист.
Итак, Вам понятна причина «громкого шума» — ее объясняет «Путеводитель». А то ведь можно вообразить что-нибудь и похуже.
Помимо всего вышеизложенного, я могу провести и другие параллели между Брагой и Парижем, которые я изучил без всяких субсидий; сейчас объясню, что я хочу сказать. Три месяца тому назад у меня началось нервное заболевание, которое является эпидемической болезнью больших населенных городов, где наслаждения утонченны и где нервы растрачиваются попусту, — одно и то же происходит в Лондоне, в Праге, в Нью-Йорке, в Париже — везде, где люди не знают законов «относительности развлечений», как выразился шотландский профессор Бэйн [75] . Надеясь на помощь противоистерийных препаратов, я отправился в аптеку сеньора Пипы на улицу Соуто купить коробочку с капсулами серного эфира и уже приготовился было заплатить триста рейсов (один франк пятьдесят сантимов) — цена, обычная в Порто, — как вдруг помощник провизора заставил меня постичь, что цена лекарства — пять тостанов, и объяснил мне, что курс франка поднялся вдвое. Я все-таки заметил ему, что два франка, обменянные на португальские деньги, будут равняться четыремстам рейсам. Тогда мой собеседник торжествующе отверг мое возражение, сославшись на то, что в Браге два франка равняются восьми тостанам.
75
Александр Бэйн (1818—1903) — англо-шотландский философ, известный главным образом своими работами в области психологии.
Лицо брагаской аптеки придает всему краю черты не второго, а первого Парижа. Второй Париж — это другой город, который невежественные географы выдают нам за первый. Расстаньтесь со своим заблуждением!
Я вполне допускаю; что вышеупомянутые поэтессы из сада в большом количестве поглощают капсулы с серным эфиром, вызывающим определенное состояние, и что томные поэты пробуждаются благодаря им, не желая экономии ради пускать в ход щекотку; возможно, что столь высокой ценой противоспастических средств мы обязаны особым условиям, в которых находятся брагаские музы; таким образом, Париж второй не может произвольно удваивать как стоимость денежной единицы Парижа первого, так и цену на товары, которые он импортирует, в то время как свои шляпы, свои четырехструнные гитары и свои сковородки он экспортирует во Францию по законному курсу стоимости французской денежной единицы.
Итак, дон Антонио да Коста, здесь Вы видите центр прогресса, который распространяет свои световые лучи на северные деревни Миньо, между тем как Порто посылает на юг разносчиков заразы — приказчиков, которые везут с собой разрушение идиллических отношений между влюбленными и искушение в виде умащенных волос и прямого пробора в шевелюре, лоснящейся, как спинка ангорского кота.
А я тем временем устремляюсь кропать свои новеллы. Тринадцать лет назад я пустился по этому Миньо на поиски утешения, которое дают нам сосновые леса, и благоухания, которое источают чистые души. Поговаривали, что сельская жизнь была последним оплотом чистоты и что миньоские земледельцы в сравнении с эстремадурскими деревенщинами были то же самое, что простодушные аркадские пастушки по сравнению с развратниками, населявшими Гоморру. Одно из моих исследований, произведенных с намерением впоследствии провести параллель между крестьянином из окрестностей Лиссабона и жителем Миньо — потомком сарацинов и галисийцев, — и представляет собой нижеследующую историйку, которую, мой благородный друг, я посвящаю Вам.
Писано в Коимбре 15 октября 1875 года.
Часть первая
Утро 6 января 1832 года было очень холодным и дождливым. Мелкий осеннний дождь барабанил по оконным стеклам церкви Пресвятой Богородицы. Под порывами северного ветра скрипели дубки. На рассвете пришла помолиться Трем волхвам [76] тетушка Бернабе — ткачиха, вдова рабочего Бернабе, который оставил ей в наследство свое имя и домишко с огородом; она зашла в дом приходского священника, чтобы попросить ключ от церкви, и, держа под мышкой дроковый веник — она хотела подмести пол в церкви — и бидон с маслом — она хотела заправить лампады, — вошла в церковный двор. Остановившись перед главным входом в церковь, она поставила на ступеньку входа сосуд с маслом, положила веник, преклонила колени, перекрестилась и углубилась в молитву. И тут она услышала отчаянный, громкий детский крик. Она повернулась в ту сторону, откуда, как ей казалось, доносился плач. Но никого не увидела. Ей стало страшно.
76
Три волхва. — Согласно Евангелию от Матфея (гл. II), трое волхвов (восточных мудрецов) пришли поклониться младенцу Иисусу. Католическая церковь причислила их к лику святых и установила праздник Трех волхвов.
— Иисусе! Иисусе сладчайший, помилуй меня! — воскликнула она.
Детский плач прекратился.
Тетушка Бернабе прислонилась к низкой стенке, окружавшей церковный двор, и между толстыми корнями столетнего оливкового дерева увидела какой-то предмет, завернутый в синюю байку; оттуда и слышался крик. Ткачиха отскочила от стенки, присела на корточки у корней дерева, схватила ребенка и прижала к груди, согревая дыханием его посиневшее от холода личико. Байка промокла насквозь: на нее лило с ветвей оливкового дерева. Тетушка Бернабе быстро развернула одеяльце, запеленала ребенка в свой передник и спрятала его у себя на груди, под плотным жакетом из грубой ткани. После этого она снова направилась к дому аббата и попросила служанку передать ему, что она нашла в церковном дворе ребенка, который как будто вот-вот помрет.
— Но чего же в таком случае ей надо? — спросил аббат, высовывая из-под одеяла на холодный воздух кончик носа и половину левого глаза. — Я-то тут при чем? Пусть отвезет его в Барселос. У нас нет детского приюта.
Служанка аббата — здоровенная девка — передала ткачихе все вышесказанное.
— Сходите к сеньору аббату еще раз, сеньора Жоана, — сказала тетушка Бернабе, растирая дрожащие ножки ребенка концом своей темной шерстяной юбки, — и скажите ему, что ежели ребеночек помрет некрещенным, то на небесах одним ангелочком будет меньше. Господин аббат должен знать про это лучше меня.