Пакет
Шрифт:
Я говорю:
– Не ври! Что ты выдумываешь? Не уздечкой вовсе мы тебя вязали.
А комиссар:
– Ша!
– говорит.
– Не гуди! Ты лучше скажи, дрянь, зачем это ты в Курбатово путешествовал?
Я говорю:
– Ну так что ж... Это верно. Действительно, мы шли в Курбатово. Но шли мы занарочно... Шли мы...
Я смутился. Я спутался, понимаете, и покраснел, наверное.
– Шли мы, - я говорю, - не туда, а шли сюда. Шли мы...
– Стой!
– кричит комиссар.
–
Потом говорит комиссар старику:
– Ладно, диду. Спасибо тебе. Можешь идти. Скажи красноармейцам, чтобы тебе кушать дали. Прощай.
Пожал сумасшедшему руку, и сумасшедший ушел... А все ребята сели в углу под иконами и стали совещаться...
Ну, время тогда, сами знаете, какое было. Экономное. Рассусоливать некогда было.
Пошептались ребята, подумали, написали чего-то в бумагу и уже читают:
– "Трофимова Петра, неприятельского разведчика и шпиона, - расстрелять. Приговор привести в исполнение немедленно".
Я - что? Я ничего не сказал. Только, помню, сказал:
– Н-да!.. Буденновец к Буденному в плен попал...
Тогда все встали. Кто из избы пошел. Кто о военных делах заговорил. А меня взяли трое или четверо за бока и повели во двор. И велели вставать к стенке.
Я, помню, им говорю:
– Во дворе не стоит. Зачем, товарищи, двор гадить? После, - я говорю, мужику противно будет. Вы где-нибудь в стороне, чистоплотно...
– Ладно, - говорят.
– Ставай. Некогда чистоплотничать.
Я говорю:
– Ну что ж... Я разденусь.
– Не надо, - отвечают.
– Что же, - я говорю, - значит, одеже пропадать? Нет, это так не годится... Лучше, ребята, я вам свою одежу отдам. У меня, - я говорю, сапоги отличные. Спиртовые! А?
– Не надо, - говорят.
– Не желаем английских сапог. Пущай в них Антанта ходит.
– Дурни вы!
– говорю.
– "Антанта"! Сами вы Антанта! Так это же, - я говорю, - не английские сапоги. Это московские. Фабрика "Богатырь".
Сажусь я скорей на землю и тащу с себя эти самые богатырские сапоги.
– Нате, - говорю, - ребята, носите на вечную память.
Кидаю им сапоги. Разматываю портянку.
И - что вы думаете? Ну, этого мне не забыть!
Я вижу в своей изодранной, потной портянке какой-то клочок. Какой-то бумажный комочек. И что-то на нем написано.
Я развернул его и вижу - буквы. Но что это были за буквы, в то время я не знал.
Я говорю:
– Ну-ка, ребята, я неграмотный. Прочтите, чего тут написано.
Они говорят:
– Чего нам читать! Нечего нам читать. Вставай к стенке!
Я говорю:
– Да что вам, жалко, что ли? Успею я к стенке встать. Прочтите, чего тут сказано. Может быть, тут что-нибудь важное сказано.
Ну, один нашелся, который зажег спичку и стал читать. Стал шевелить губами и составлять буквы. Потом говорит:
– Тут написано, в общем, "хайло".
– Как?
– я говорю.
– Какое хайло?
– Да, - говорит, - хайло.
Другой подошел. Третий. Стали читать.
– Да, - говорят.
– В общем, "нуми... хайло... К.К...".
Потом говорят:
– Подозрительно все-таки. Тут и печатка была пришлепнута... Давайте, говорят, - ребята, позовем Белопольского.
Пошли в избу. Через секунду возвращаются с комиссаром. Комиссар - в кавказской рубахе - ругается.
– Что еще, - говорит, - за хайло? А ну, покажите.
Берет, я помню, рваную, мятую мою бумажку и читает:
– "...ну Михайловичу Буденному... арму Первой конной штаб шестой дивизии РККА".
Ну, тут что было - можно и не говорить.
Комиссар Белопольский за голову схватился.
– Что это?
– говорит.
– Что это такое?!
Я говорю:
– А это все, что от пакета осталось. Который я вез в Луганск. К Буденному. А остальное, - говорю, - я сшамал.
Ах, что тут было!
Комиссар Белопольский кричит:
– Отставить. Приговор отменяется!
Потом он подходит ко мне, нагибается и хватает меня за плечо.
– Товарищ, - говорит, - извини! Чуть к богу в рай не послали.
Я говорю:
– Ничего. Пожалуйста. Дайте мне лошадь, я к Буденному поскачу. У меня, - говорю, - к нему очень важные оперативные сводки.
А сам, понимаете, и с земли встать не могу. Сижу на земле, без сапог и портянками пот с лица вытираю. Упрел, понимаете... Упреешь!..
Через пять минут у ворот тачанка гремит. На паре. Кони такие чудные, так и бьются - прямо копытами землю роют! Меня положили на тачанку. Сеном всего обклали. Тепло, мягко...
Я, помню, глаза чуть-чуть призакрыл и слышу - товарищ Белопольский командует:
– В Луганск, до штаба командарма Буденного.
Тогда я голову поднимаю.
– Послушайте, - говорю, - и Зыкова тоже положьте.
И Зыкова принесли и положили рядом со мной. Пихнул я его, помню, головой в бок. Молчит. Ни бум-бум. Как дерево.
Тут кучер мой захлопал кнутом, тачанка дернулась, и я потерял память. Заснул, одним словом.
И, помню, вижу я сон.
Будто стоим мы в городе Елисаветграде. Будто у меня новые сапоги. И будто я покупаю у Ваньки Лычкова, нашего старшины, портянки. Будто он хочет за них осьмую махорки и сахару три или четыре куска. А я даю полторы пайки хлеба и больше ни шиша, потому что махры у меня нет. Я некурящий. И будто мне очень хочется купить эти портянки. Понимаете, они такие особенные. Мягкие. Из господского полотенца.