Пако Аррайя. В Париж на выходные.
Шрифт:
И тут подошел автобус со школьниками, приехавшими на экскурсию в галерею. Дети лет от десяти до пятнадцати неспешной цепочкой шли по аллее ко входу. Большинство было одето в кроссовки, джинсы и хлопчатобумажные пуловеры с капюшоном или без. Двое-трое и вовсе были в футболках, а пуловеры у них были завязаны вокруг талии. Все они шли под ледяным душем не торопясь, весело болтая, многие в обнимку. Зонтик был раскрыт только над головой двух преподавательниц лет пятидесяти.
Это один пример, вот другой. В Калифорнии стандартная форма одежды – футболка и шорты или бермуды. В выходные люди выходят так на прогулку или за покупками, какая бы ни была температура. В Сан-Франциско как-то в декабре выпал снег, так множество
А вот с душой у американцев не так хорошо. Насколько они закалены, чтобы давать отпор атакам микробов, настолько у них исчез иммунитет на сложности жизни. Наверно, это плата за благополучие. Они разучились думать. Мысль возникает, когда она наталкивается на препятствие. Нет препятствия – нет и мысли! Но это всего не объясняет.
Где в мире есть еще такое количество наркоманов, маньяков, школьников, расстреливающих своих одноклассников, отце-, матерее- и детоубийц? Где, скажите мне? Это всё люди, которые не умеют жить в реальном мире. Большинство американцев теряются, когда попадают в ситуацию, в которой не оказывался Микки-Маус или Терминатор. Американцы живут в одном мире, а что-то знают про совсем другой.
Среди благополучных людей – «upper middle class», то есть у тех, у кого остаются деньги после оплаты кредита за дом, машины и покупки необходимых вещей, – основной статьей расходов часто является психоаналитик. Как любые юридические вопросы американцы предоставляют адвокатам, малейшая проблема в отношениях в семье или на работе обсуждается не дома или с друзьями, а со специалистом. Психоаналитики (в Америке говорят headshrinkers или просто shrinks, то есть люди, которые уменьшают вам голову) – из тех профессионалов, которым, как булочникам, дантистам или автослесарям, не нужно волноваться. Они работой обеспечены до конца своих дней. Они постоянно ищут – и открывают – новые, неизвестные виды расстройств и работают над новыми методиками их лечения. Методики индивидуальны. Поэтому, если этот shrink вам не помог, от лечения вы не откажетесь – будете искать другого. Правда, первые полгода уйдут на то, что вы заново будете рассказывать о том, как в семилетнем возрасте вы увидели полоску голого маминого бедра, когда она застегивала чулок, и как вы почувствовали странное шевеление в нижнем этаже, когда читали, как мальчика вашего же возраста ремнем порол отец. Но следующие десять лет вы будете заниматься только вашими насущными проблемами. В сущности, на мой взгляд, заправилы этого бизнеса мало отличаются от наркодельцов – они создают в вас потребность, сажают на иглу и доят вас до конца ваших дней.
Джессика ходит к своему психоаналитику раз в неделю все те пятнадцать лет, которые мы знакомы. Раз в неделю – это признак необычайного психического здоровья (всего-то депрессия – ни психоза, ни невроза, ни мании, ни фобии!). Д-р Ребекка Гордон, кабинет которой находится в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома на Лексингтон-авеню, тоже среднего роста, тоже веснушчатая, тоже рыжая, тоже хорошо сложенная, только уже крепко пожилая и очень некрасивая. Джессика пробовала и меня уложить пожизненно на ее воздушно-мягкий черный кожаный диван – всё один и тот же, местами растрескавшийся, который д-р Гордон, зарабатывающая двести шестьдесят долларов в час, могла бы позволить себе заменить. Хотя, возможно, это ее фетиш.
Но у меня, как бывшего жителя страны, в которой сама ткань жизни сплетается из более или менее неразрешимых проблем, способность самому решать свои психологические трудности еще не утрачена. К тому же, для людей моей профессии неурядицы повседневной жизни представляют не больше сложности, чем для пилота сверхзвукового самолета – велосипедная прогулка по аллеям парка. Я даже не могу сказать, что у меня проблема с алкоголем, основным средством медикаментозного воздействия
Взгляд мой упал на бутылку, которую я между делом почти прикончил. Я вылил остатки вина в стакан и выпил его двумя большими жадными глотками. Итак, времени у меня оставалось только до вечера.
6
У Пэгги, матери Джессики, есть такая картина – она висит у меня в кабинете в офисе. Это то, что видит утка из только что взлетевшего выводка. Впереди – хвост летящей во главе матери, слева – край крыла сестры (у самок окраска немного в бежевые тона), а кто-то из братьев летит следом – мы видим его голову и шею в зеленых переливах. Внизу, метрах в десяти, земля, вернее, скошенный луг. У одного из снопов полусидит-полулежит, наполовину зарывшись в сено, светловолосый парень с мечтательным взглядом и какой-то былинкой в зубах. Он весь в своих грезах, и хотя и видит уток, иных переживаний, чем эстетические, они у него не вызывают. Хотя рядом с ним – ружье, прислоненное к снопу. Краски нежные, прозрачные, как на некоторых картинах Эндрю Уайета, даже еще легче. Картина называется «Охотник в засаде».
Почему-то я вспомнил ее, хотя общего у нас было только название.
Днем я из предосторожности сидел в глубине комнаты, но поскольку окно Метека было на этаж ниже, я взгромоздился на спинку стула, положив ноги на сиденье. Я не воробей! От сидения на жердочке в неустойчивом равновесии я не только отсидел задницу – подложенная под нее подушка помогала не особенно, – но и все мышцы у меня затекли от напряжения.
Окно было по-прежнему закрыто, и я уже потерял надежду когда-нибудь увидеть своего врага. Меня вчера не было слишком долго: он за это время мог сто раз съехать. И номер теперь стоял пустой – даже если новые жильцы включили кондиционер, ставни, проснувшись, они наверняка бы открыли.
Я готовился встать и походить по комнате, когда вдруг изученная мною до мельчайших подробностей занавеска дрогнула и отодвинулась. Заехал новый постоялец? Я на секунду зажмурился, заклиная, чтобы это оказался Метек. Послышался ровный скрипучий звук распахиваемых ставень. Я открыл глаза: это был он.
Метек явно только что проснулся: он был по пояс голый – дальше я не видел – и зевал во весь рот. Решив не терять времени, я бросился к своей закрепленной в боевом положении видеокамере. Но Метек дожидаться выстрела не стал: окинув взглядом окрестности – я быстро отшатнулся внутрь комнаты, – он исчез.
Я проверил прицел: прямоугольник, обозначенный по углам четырьмя квадратными скобками, стоял как раз на том месте, где мгновение назад была голова моего врага. «Теперь не уйдет!» – подумал я.
Как ни странно, в ту минуту у меня не было никаких сомнений. Появись его голова снова секунд на десять, мой указательный палец, не дрогнув, послал бы в нее стрелу с тяжелой пулькой на конце. Но тут снова зазвонил телефон. Это был Бах.
– Солнышко, нам так повезло! – закричала в трубку Джессика. – Были билеты на прямой Дельты. Даже в экономическом, а я была готова лететь и бизнес-классом. Правда, утренних прямых нет, я взяла на дневной. Но он всё равно прилетает раньше, чем тот, с пересадкой в Лондоне.
– Я очень рад, – сказал я. И обнаружил, что я и в самом деле рад. Ясно, что с Метеком можно будет разобраться в течение ближайшего получаса, а потом моральная поддержка мне не помешает. – Правда, ты молодчина!
– Бобби скачет по всей квартире и орет песни. Слышишь?
Откуда-то издалека действительно доносились нечленораздельные вопли.
– Бобби, собирайся! – крикнула мне в самое ухо Джессика и добавила уже нормальным голосом. – Рейс 118, вылет из Кеннеди в 17.05. Посчитаешь сам, когда мы прилетаем.