Палач, скрипачка и дракон
Шрифт:
– Праздник, Рокко, это когда все дела сделал и сам собой доволен. Тогда – хоть пьяный в церкви валяйся, с балалайкой в обнимку. А ты собой доволен?
Рокко опустил голову и вздохнул.
– То-то же. Праздник ему подавай. Куда все стадо – туда и он. Я тебя из этого стада вытащил – ты мне даже спасибо не сказал ни разу, все только зубами скрипишь, волчонок ты этакий. Жениться еще придумал, от скуки, из вредности ли.
– Хоть попробую! – вскинулся Рокко. – Сами ведь говорите – из стада меня вытащили. Что ж я, как корова, каждого пинка слушаться должен? Моя жизнь, мне и пытаться. Нет – так нет, не помру.
Не
– Ах ты ж… – Рокко выругался. – Опять шапку не взял. Да и Диаскол с ней, не возвращаться же!
***
Лиза нагнала семейство Маззарини у самой церкви.
– Постой, Рика! – крикнула она, оттаскивая подругу в сторону. – Давай поговорим.
Энрика смотрела на нее сумрачно, но не сопротивлялась.
– Я себя недостойно повела сегодня утром, – переводя дыхание после быстрой ходьбы, сказала Лиза. – Прости. Понимаю, ты за меня переживаешь, спасибо тебе за это. А я… Я даже поздравить тебя забыла. С днем рождения, Энрика!
Глядя в добрые глаза Лизы, Энрика вспомнила ту грустную девчонку, которая прибегала к ним в дом и сидела, съежившись, в уголке, когда к ее матери приходили «гости». Иногда, чтобы заглушить крики, несущиеся из дома напротив, Энрика брала какую-нибудь из отцовских скрипок, или садилась за фортепиано, стараясь играть как можно громче. В другое время отец бы на нее разозлился, сказал бы, что над инструментом издевается, но в такие вечера делал вид, будто ничего не замечает.
Энрика порывисто обняла подругу, шмыгнула носом у нее над ухом.
– Спасибо, Лиза. Ты меня тоже прости. У меня вся жизнь вверх тормашками…
– Держи! – Лиза, отстранившись, накинула на шею Энрике цепочку с крохотным кулоном. – Знаю, что разозлишься, но пусть это как память обо мне будет, хорошо? Обещай, что всегда носить будешь?
Энрика, грустно улыбаясь, смотрела на серебряную пластинку с выгравированным ликом Дио. На обратной стороне крошечными, почти не читаемыми буквами – молитва. Этот кулончик Лиза носила с детства. Такой ее Энрика и запомнила – грустной, молчаливой, сжимающей в кулачке изображение Дио.
– Уверена?
– Да, – кивнула Лиза. – Там, в монастыре, Дио будет повсюду.
Энрика бросила кулончик под одежду, ощутила прикосновение холодного металла.
– Ну – сразу не сгорела, значит, не совсем пропащая, – пошутила она и, встретив укоризненный взгляд Лизы, рассмеялась. – Идем! Уж какая есть, не перевоспитаешь.
Взяв Лизу под руку, она потащила ее в церковь. Родители уже прошли, и разыскивать их в толпе, заполнившей зал, они не стали. Сидячие места все заняты, в проходах между рядами толкаются, переругиваясь вполголоса, горожане. Лиза скорбно покачала головой, услышав пару крепких словечек. Энрика же и ухом не вела. Решительно растолкав хихикающих подростков в самом, на ее взгляд, удобном углу, она втащила туда Лизу и остановилась. Кафедра в центре алтаря видна отлично.
– Ну, послушаем, какие мы твари грешные.
– Нельзя так, – шепотом сказала Лиза, косясь по сторонам – не услышит ли кто.
– Мне можно, – даже не понизив голоса, сказала Энрика. – Раз уж я к этому толстяку гнилому в родню войти собираюсь.
Немного помявшись, Лиза сделала еще одну попытку образумить подругу:
– Рика, а можно ли так – замуж, без любви…
– Есть вещи поважнее любви.
– А я думаю, что нет.
– А чего ж ты тогда в монастырь собралась?
– По любви.
Они смотрели в глаза друг другу и чувствовали, что живут в разных мирах, пропасть между которыми ширится с каждой секундой. Все, что они могли сейчас сделать, чтобы не разругаться в пух и прах, – это замолчать. И они замолчали.
Краем глаза Энрика увидела Рокко, и сердце дрогнуло. Парень уверенно пробирался куда-то в сторону париклесия, но улучил момент и махнул рукой Энрике. Она осторожно помахала в ответ.
С Рокко Энрику связывала давняя дружба. В том городке, где оба они родились, и названия которого теперь и не вспомнят, жить стало невозможно – голод, засуха, набеги разбойников разорили его вчистую. Многие тогда снялись с насиженного места, в том числе – семья Маззарини. А к ним прибился беспризорный мальчишка возрастом чуть постарше Энрики, которой тогда было пять лет.
Несколько месяцев тяжелого пути положили конец сначала глупым ссорам («А у меня-то мама с папой есть, и даже дом был!»), потом – умным ссорам («Кто ж так картошку чистит, дура? Да с этой кожуры еще неделю жрать можно!»), а потом выковали что-то куда как более прочное, чем дружба, и более долговечное, чем любовь.
Энрика и Рокко могли месяцами не разговаривать, но потом, встретившись внезапно, даже не тратили время на приветствия – сразу начинали болтать, обмениваться новостями и жаловаться на судьбу. Так всегда было, и только теперь Энрика с ужасом понимала, что боится встречи с Рокко, хотя всю ночь – всю ночь! – репетировала перед зеркалом слова, которые должна будет сказать.
– Я всегда думала, что вы рано или поздно поженитесь, – подлила масла в огонь Лиза.
Энрика, так же как утром пыталась представить семейную жизнь с Гиацинто, вообразила рядом с собой Рокко. Немногим лучше. Как с ним хохотать и дурью маяться – это она хорошо представляла, а вот что-то другое… Тех же детей воспитывать – это ж умом тронуться можно!
– Вот почему все так глупо устроено? – пожаловалась Лизе Энрика. – Всем обязательно жениться надо. Без того, можно подумать, радостей мало.
Она сообразила, что не смогла толком объяснить свою мысль. Слишком уж многое хотелось высказать. И сокрушение по поводу того, что после сегодняшнего объяснения Рокко, скорее всего, обидится и перестанет с ней разговаривать; и свой страх перед грядущим замужеством; и злость на Фабиано, принесшего в Вирту такие законы…
Однако уточнять времени уже не было. Дверь в париклесий с грохотом отворилась, из нее практически вылетел смеющийся Рокко, следом вышли побагровевшие от ярости Фабиано и Ламберто. Энрика прыснула в кулак. Она-то хорошо представляла, как Рокко может выбесить служителей Дио. Повезло ему, если разобраться. Став учеником колдуна, получил негласное право все, что угодно делать и говорить, не боясь кары. Первый год после прихода Фабиано он даже елку ставил – и Энрика прибегала к нему встречать новый год. Потом, правда, колдун елке воспротивился – она, мол, какому-то важному шкафу мешает – и в следующем году они тайком наряжали елку в лесу. Заблудились, замерзли, и так бы и погибли, не отыщи их злой и не выспавшийся Аргенто. Оказывается, у Рокко была какая-то волшебная монета, которая, чуть только хозяин оказывался в беде, заставляла такую же монету у колдуна греться и подпрыгивать.