Палач, скрипачка и дракон
Шрифт:
Рокко затерялся в толпе, а Фабиано, оправив сутану злым и резким движением, вскинул голову и прошел к кафедре. Народ перед ним почтительно расступался. Стихали разговоры, и под сводами церкви разливалась тишина. Как будто даже дыхания не слыхать. Энрика поежилась.
Ламберто отдернул занавеску в углу алтарного помещения, сел за сокрытый там орган и, помедлив немного, ударил по клавишам. Стены церкви задрожали от мрачных звуков гимна Дио – того самого, над которым недавно потешалась Энрика. Сейчас, слушая исполнение, она то и дело морщилась. Вот этот пассаж быстрее бы сыграть, эту тему развить, здесь добавить, тут
– Совершенство, – выдохнула Лиза, когда гимн умолк.
Энрика покосилась на нее с обидой. Про ее музыку Лиза такого никогда не говорила. Да что с нее взять! Сошла с ума по своему Дио, вот и все.
Фабиано Моттола откашлялся, стоя за кафедрой, и начал предновогоднюю проповедь:
– Десять лет назад, – задребезжал его голос, – когда я, по велению высших служителей Дио, прибыл в город Вирту, он тонул во грехе. Добропорядочные люди боялись выйти из домов. Процветал разбой, вино реками затопляло улицы города.
Энрика вспоминала те времена, но ничего особенно страшного не находила. Да, иногда, по слухам, кого-то грабили. Порой – били. Да, вечерами с улиц доносились веселые пьяные голоса. Да, маленькая Лиза сидела в углу, делая вид, что не слышит за фортепиано шума, производимого «гостями» и матерью в доме напротив… Но разве было только это?
– Самым же главным пороком Вирту был разврат, – продолжал Фабиано, величественно глядя куда-то поверх голов собравшихся прихожан. – Чтобы победить этого зверя, пришлось приложить немало усилий, но наконец, волей Дио, мы одержали победу. Я знаю, что многие из вас втайне ропщут на строгость закона. Иные бы хотели и вовсе отменить этот закон. Но задумайтесь – какова цена? Неужели вы хотите снова видеть, как ваши дочери и внучки, сестры и матери отправляются «на промысел», сеют семена порока в душах благочестивых мужчин…
– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Энрика. – Давай уйдем?
– Ты что? – Лиза посмотрела на нее круглыми глазами. – Покинуть службу?!
Да, подумала Энрика, это было бы уже чересчур. Надо привыкать. Выйти замуж за сына Фабиано – значит, обречь себя на долгие часы таких вот речей о порочных женщинах и благочестивых мужчинах. Хоть бы Рокко что-нибудь смешное выкрикнул, позлил бы этого барана напыщенного…
А Фабиано повысил голос, воздел руки:
– Лишь усмиряя дух и плоть, мы приближаемся к Дио! И вместо дороги к разврату я показал юным душам путь к блаженству вечному! Сегодня – праздник нового года. Завтра жизни некоторых из вас изменятся навсегда, и я, ваш духовник, ваш пастырь и наставник, желаю, чтобы каждый из вас обрел или упрочил свое счастье. Я молюсь за вас, дети мои, прошу Дио удержать души ваши от искушений, но знаю, что некоторые из вас падут жертвой Диаскола.
Тут Фабиано совершенно точно уставился на Энрику, и она, не успев даже осознать, что делает, спряталась за спину Лизы. Лизе же Фабиано улыбнулся.
Дальше Энрика не слушала. Ей сделалось дурно от этого беспощадного взгляда. Сквозь шум в ушах
Но все на свете когда-нибудь кончается – вышел срок и проповеди Фабиано. Ламберто обежал собравшихся с ящиком для пожертвований – так же, как когда-то бегала с шапкой маленькая Энрика, пока ее родители играли – иногда вдвоем, иногда с маленьким оркестром – на сцене далекого городка, ставшего расплывчатым сновидением. Сегодня она отвернулась от Ламберто, хотя мама убедила ее взять немного мелочишки. За что платить? Сыграл прескучно, речь – того хуже. Не за молитвы же, в самом деле.
Лиза бросила в ящик все, что смогла выискать в карманах – не так уж много, пять-шесть мелких монеток. Ламберто даже кивнуть не удосужился – побежал дальше, к тем, кто побогаче.
Наконец, Фабиано позволил горожанам разойтись.
– Пусть остаются девушки, коим в нынешнем году исполнилось восемнадцать лет, – добавил он, как будто без него о том не знали.
Когда толчея рассеялась, Энрика вновь увидела Рокко. Тот знаками показал, что подождет снаружи, и Энрике ничего не оставалось, кроме как кивнуть и вымучить улыбку.
Но вот ушел и Рокко. Ламберто тоже куда-то запропастился, лишь Фабиано, заложив руки за спину, стоял рядом с кафедрой. Энрика и Лиза подошли к алтарю, где переминались с ноги на ногу семь-восемь их ровесниц. Двоих Энрика знала, трех иногда видела, остальные, кажется, вовсе на глаза раньше не попадались. Фабиано окинул всех тяжелым взглядом.
– Итак. Сегодня каждая из вас выбирает судьбу. Это значит, что утром вы либо отправляетесь в работный дом учиться мастерству и трудиться во славу Дио, либо берете на себя тяжкое бремя монастырского служения. Увы, такова женская природа – ленность порождает разврат, а разврат ведет в лапы Диаскола. Вирту – благочестивый городок, и потому здесь не будет незамужних дам, достигших возраста зрелости. – Фабиано протянул к кафедре руку и взял плоскую коробочку. Открыл ее, никому не показывая содержимого, и снова поднял взгляд на притихших девушек.
– Амбра Висеконте, – провозгласил он. – Каков твой выбор?
Низенькая худая девушка, которая выглядела едва на пятнадцать, став центром внимания, как будто еще уменьшилась.
– Работный дом, – пролепетала она.
Склонив голову, Фабиано достал из коробочки белую просвирку и, величественно склонившись, положил в руки Анны.
– Рита Маэстри?
– Работный дом, синьор.
Еще одна белая просвирка.
– Мелисса Трапанезе?
– Работный дом!
После пятого «работного дома» Фабиано начал хмуриться.
– Барбара ДиМарко! Отчего ты не желаешь пойти в монастырь?
– Дио так суров, – беззаботно отозвалась самая полная из присутствующих. – А я так слаба духом, что, боюсь, не сумею должным образом служить ему.
Фабиано как будто о чем-то задумался, глядя на Барбару, которая отвечала ему честным и прямым взглядом. Наконец, пробормотав «н-да», он протянул девушке белый хлебец.
«Что если он меня про монастырь спросит? – подумала Энрика. – Надо бы ответить что-нибудь этакое. Чтобы и самой посмеяться, и ему повода не дать…»