Палач, сын палача
Шрифт:
– Но, может Петер Миллер уехал до того, как фон Канн получил донос. А потом, госпожа Грета умерла, и никто уже, ясное дело, не станет вытаскивать ее из могилы, для того чтобы она предстала перед судом. Так что возможно, господин Миллер и не знает, что такой донос когда-либо вообще был.
– Может да, а может и нет. – Филипп почувствовал, как слабеют его руки и ноги, как усталость начинает завладевать телом. Язык не хотел ворочаться, глаза слипались от вдруг нахлынувшей на него усталости. – Ну, если фон Канн показал ему по дружески мое письмо, меня уже не спасет то, что я не поставил под ним своей подписи, Миллер не такой глупец, чтобы его можно было провести вокруг пальца. Говорю тебе – он видел документ и догадался, кто его враг.
Поговорив с будущим зятем и велев ему ложиться в комнате для гостей, Филипп отправился в комнату дочери, где просидел до рассвета, разглядывая тонкие пальчики и пушистые светлые волосы Эльзы, выбившиеся из под чепца.
Оставшуюся до ареста неделю Филипп старался сделать самой приятной для своей дочери, даря ей подарки и покупая всевозможные лакомства. Сам он старался выглядеть веселым и жизнерадостным, уверяя умирающую от страха Эльзу, что с умением ее отца вести допросы не больно, ей нечего бояться.
Утром семнадцатого ноября, поев и помолившись вместе богу, Филипп вывел под руку свою перепуганную почти до обморочного состояния дочь. Не смотря на то, что до тюрьмы нужно было всего-то перейти через двор, эти несколько шагов дались Эльзе с огромным трудом. Вдруг внезапно ослабев, она еле передвигала ногами, опираясь на руки отца и возлюбленного.
Стараясь успокоить дочь, Филипп шептал ей на ушко, что он будет делать и как следует повернуть инструмент, чтобы все решили, будто бы подследственная испытывает адовы муки, в то время как она будет чувствовать лишь легкий дискомфорт. Но, что это в сравнении со спокойной жизнью и возможностью выйти замуж за любимого человека?
Перед допросом Филипп помог дочери снять платье и облачиться в свежую сшитую из добротного шелка рубашку. Зная, какое впечатление обычно производит на арестованных необходимость надеть тюремную рубашку, Баур старался избавить от этого своего ребенка.
Когда все судейские собрались в пыточном зале, стража и Офелер ввели туда Эльзу Баур, которая, потупив глазки села на предложенный ей табурет.
Судья задал несколько вопросов об имени и месте проживания подследственной, но от страха Эльза вдруг словно лишилась дара речи, напуганная до смерти, она исподволь оглядывала жуткий зал, ощущая себя неодетой и не прибранной.
После того как судья дал знак приступать к допросу с пристрастием. Филипп вышел на середину зала, и ободряюще подмигнув Эльзе, начал раскладывать на полотенце свои инструменты, для начала демонстрируя их суду. Опасаясь, как бы его не упрекнули в том, что он собирается пытать дочку игрушечными инструментами, Филипп спешил не просто показать, а дать подержать каждый крючок, каждое лезвие судейским.
После того как они убедились в подлинности инструментария, Баур хотел уже подойти к дочери, приготовив для начала вполне безобидный зажим, который можно было прикрепить таким образом, что тоненький пальчик девушки был бы стеснен, но не раздавлен, когда она вдруг истошно закричала и, упав с табурета, начала громко каяться!
Так Эльза призналась в том, что она ведьма, плача и умоляя не применять к ней пыток.
Глава 11
Приглашение на праздник
При пытках ведьм для познания правды приходится прилагать столь же большое или даже еще большее усердие, как при изгнании бесов из одержимого.
Обезумивший от ужаса Филипп бросился к дочери, обнимая ее и умоляя молчать, в то время как писарь запротоколировал признание новоявленной ведьмы. Оставив девушку на попечение Офелера, палач одним прыжком оказался у стола, умоляя не принимать показаний Эльзы. Но те были уже зафиксированы и скреплены подписями присутствующего на допросе приора церкви Святой Екатерины инквизитора и судьи. Не помня себя от горя, Баур вылетел из здания тюрьмы и побежал к дому Петера Миллера, который уже ждал его, облачившись в свой черный с серебром камзол.
– Вот пилюли, сунешь одну в рот дочери, пока я отвлекаю судейских, скажем, что у нее жар и бред. – скомандовал Миллер. – Только одну пилюлю, а то конец. – сообщил он, протягивая Филиппу деревянную табакерку.
– Ты думаешь, я настолько погряз в грехе, что готов отравить свою собственную дочь?! – возмутился Баур.
– Я думаю, что у тебя руки трясутся, а значит вполне можешь и лишнее всыпать, – не глядя на коллегу, пояснил он, всовывая ноги в изящные туфли с золотыми розетками.
Вместе они вернулись в пыточный зал, как раз когда судья приказал страже вывести оттуда Эльзу.
– Постойте, постойте, господин окружной судья! – подлетел к Тенглеру Миллер. – Я как первый палач Оффенбурга имею честь заявить, что испытание было проведено с нарушениями правил! И не может быть зачтенным! Потому как у Эльзы Баур жар, и она бредила. Мы же не станем, ваша честь, приносить бургомистру бред больной девушки! Он же нас на смех с такими показаниями поднимет! К тому же, – лицо Миллера вдруг стало удивительно серьезным. – К тому же, кто вам сказал, что отец имеет юридическое право пытать свою дочь?
– Это право зафиксировано в приказе бургомистра, заверено его собственноручной подписью и скреплено печатью. – осадил его присутствующий на допросе инквизитор.
– Пусть так, но Эльза Баур была моей подследственной, я выдал ей сертификат о непричастности к колдовству, а, следовательно, это мое дело и допрашивать должен я.
– Господин Миллер прав, – попытался помочь первому палачу Баур, – я не имел права соваться в его дела. Его подследственная, значит его. А я, я приношу свои извинения.
– Дело, которое якобы начал вести господин Миллер было закрыто, в связи с его же уверениями, что девушка невинна перед святой церковью. Теперь это новое дело и все происходит по правилам. – помог не знавшему, как поступить Тенглеру его первый помощник.
– Господа, – Миллер вежливо поклонился собравшимся, на лицах которых читалась скука и желание поскорее убраться из пыточного зала и надраться пивом в каком-нибудь трактире. – Господа, признаться, сегодня день рождение моего сына Клауса, – Миллер лучезарно улыбнулся, – и я имею честь пригласить вас в кабачок под аппетитным названием «Жареный каплун», где мы сможем поесть и попить всласть. Что же касается подарка, – он изящно махнул в воздухе батистовым платком, – то подарите мне этот протокол, и будем считать, что никакой проверки сегодня не было. Завтра же или в любой день, какой вы сами назначите, я лично допрошу Эльзу Баур, и уверяю вас, эта проверка будет самой что ни на есть подлинной и настоящей.