Палач, сын палача
Шрифт:
Помогая судьям и инквизиторскому трибуналу, уже много лет работающим в этом городе, разобраться с идущими по делу об изнасилованиях женщинами, Миллер был вынужден задержаться в Виттенберге на целый месяц.
Все это время Клаус был при нем, помогая отцу приводить в чувство замученных и запуганных женщин, многие из которых, переживая чуть ли не ежедневное насилие, были готовы признать себя служителями сатаны и взойти на костер, только бы не видеть проклятого тюремщика.
С отчаяньем видящих свою погибель и желающих только смерти эти женщины продолжали утверждать, что их мучитель был дьяволом, так что Миллеру, в конце концов, пришла запоздалая мысль, что из воспитательных соображений и чтобы никому в Виттенберге не пришло на ум продолжать столь позорное и бесславное дело, следовало сжечь самого тюремщика. Но, когда хватились, того уже и след простыл.
Пытаясь помочь отцу, Клаус продолжал ежедневно лечить подследственных. Но если, обходя камеры, Петер Миллер пользовался зашитым в платке кусочком ладана, который он то и дело нюхал, чтобы меньше тошнило, Клаус покупал на улице букетик синих фиалок, который носил на плече. Запах фиалок прекрасно отбивал царившую в камерах вонь.
Однажды, принеся недавно арестованной госпожи Минне Кетц настойку, которой можно было смазать ее истыканное иглами тело, Клаус заметил хрупкую девочку, лежащую на соломенном тюфяке в шаге от его пациентки.
Нежное личико девочки было почти прозрачным от недоедания и перенесенных страданий, темные волосы были растрепаны, но еще почему-то не сбриты. Увидев Клауса, она с удивлением поглядела на свою сокамерницу, точно хотела спросить ее, что этот мальчик делает в тюрьме, но та была занята своими ранами и не обратила внимание на девочку.
Клаус подошел к ней и, присев на корточки, спросил о ее имени и о том, как она оказалась здесь.
Выяснилось, что ее зовут Клер и она уже во второй раз попадает в тюрьму. В первый раз – три года назад с матерью, теперь уже сама по себе. Доносы на обеих женщин, что не скрывалось, были написаны отцом Клер, которому до смерти надоела его рано состарившаяся супруга и недотрога дочь. Это был сильный и крепкий мужчина, днем работающий в кузнице, а ночью ищущий для себя крепкого вина и податливого женского тела.
Зная об изменах мужа, мать Клер и не думала обвинять его в чем-то. Было уже хорошо и то, что нашедший себе потаскушку муж, не изводил ее своими грубыми ласками. Но вышло все куда как хуже.
Последний роман кузнеца оказался более долгим, нежели предыдущие, и пухленькая и аппетитная, словно сдобная булочка, молочница Ингрет начала требовать от него, чтобы тот поскорее прогнал старую жену и взял в дом ее.
Но, легко сказать, но трудно сделать. Для того чтобы поместить жену, скажем, в монастырь, требовалось заплатить матери настоятельнице огромную сумму. Просто же взять и выставить ни в чем не повинную женщину на улицу было немыслимо, так как за нее, несомненно, сразу же вступилась бы церковная община. Оставалось последнее, но верное средство – назвать жену ведьмой.
Что он и сделал, сдав заодно и могущую заступится за мать дочь.
После месяца проведенного в камере мать Клер сдалась, признав себя ведьмой, но, оговорив при этом невиновность дочери, которая после того, как ее мать была сожжена, вернулась в дом отца.
Сначала она жила с мачехой и отцом, выполняя всю черную работу по дому, но потом молодая жена пожаловалась мужу, что будто бы Клер пыталась ее отравить или наслать порчу.
Немного подумав, кузнец снова пожаловался властям, и теперь уже Клер ждал неминуемый костер.
Помня ужасы тюрьмы, она не сопротивлялась пришедшей за ней страже, сразу же согласившись дать показания против себя, лишь бы только не терпеть мук.
Она говорила сама, припоминая услышанные три года назад в тюрьме истории арестованных, и недвусмысленно интересовалась у суда, что именно они желают от нее услышать. После чего подтверждала все пункт за пунктом, давая необходимые разъяснения и внося дополнения по ходу дела.
Оказавшись в одиночной камере и воспользовавшись тем, что ее ввиду хорошего поведения не посчитали нужным сковывать, Клер разорвала свой фартук и нижнюю юбку, сплела из обрывков веревку и попыталась повеситься.
К сожалению, девушка решила покончить с собой в первый же день заточения, не успев разобраться с местными правилами и не зная, что, буквально едва ее ноги повиснут над грязным полом, придет время кормить узников.
Клер уже начала задыхаться, когда в камеру вошел тюремщик с кусочком хлеба и кружкой воды. Увидев повешенную, он с криком бросился к ней, обхватив ее ноги и приподнимая тело, чтобы девушка не успела задохнуться. Тут же на его вопли прибежала стража. Все вместе они перерезали веревку и откачали весьма огорченную своим спасением Клер.
Когда после судья спросил девушку, для чего она решила повеситься, она сказала, что, по ее мнению, повешение более легкая смерть, нежели сожжение на костре.
За такое ослушание судья сразу же приговорил ее к сожжению живьем, отметив при этом, что за ее первоначально хорошее поведение подумывал рекомендовать палачу изначально милосердно придушить Клер. Дабы избавить ее от мук на костре. Так что, попытавшись лишить себя жизни, она упустила свой шанс.
Выслушав историю Клер и возмутившись поведением ее родного отца, Клаус поспешил к Петеру, умоляя его вступиться за невиновную девушку. Но тот был вызван совершенно по другому делу и не мог помочь.
Единственный вариант, который приходил в голову, это снова воспользоваться помощью фон Шпее и ордена Милосердия и Справедливости, и возмущенный происходящим в Виттенберге Петер Миллер уже сделал это. Но срок казни неумолимо приближался, а из Ортенау и Вюрцбурга не было и не было ответа.
Уходя из камеры Клер, Клаус неизменно оставлял там букетик фиалок, которым девушка утешалась до следующего его появления.
Глава 9
Нежданный гость
Если обвиняемая не хочет признаваться после первой, второй или третьей пытки, ее сажают в самую жуткую темницу, заковав в кандалы и цепи, оставляют изводиться от постоянного ожидания в лишениях и тревоге.
Именно в это время на глаза Миллеру стал с завидным упорством попадаться высокий молодой человек в зеленоватом камзоле, расшитом золотыми позументами, плаще, подбитом мехом, и тяжелыми туфлями с золочеными розетками. Молодой человек неизменно был при шпаге и в шляпе, украшенной страусиными перьями. Панталоны незнакомца были такого же цвета, как и фрак, ниже колен они были украшены пышными бантами. В общем, он был настоящим франтом, знатным человеком, придворным шаркуном, сыном какого-то важного лица, который должен был посещать светские балы и флиртовать с красавицами, а не бродить вокруг тюрьмы.