Паладин
Шрифт:
От ужаса и горя Мартин не мог вымолвить ни слова. В груди словно разлился тяжелый свинец — ни вздохнуть, ни выдохнуть. А она смотрела на него такими невероятными глазами…
Надо было опомниться и что-то делать. Мартин потянулся к рукояти кинжала, однако тотчас убрал руку: порой торчавший из раны нож нельзя было выдергивать, иначе раненый мог захлебнуться кровью.
Мартин заплакал, чувствуя свою беспомощность. Джоанна вдруг разлепила побелевшие губы и, не сводя с него взгляда, произнесла по-английски:
— Священника! Ради самого Неба, приведи ко мне священника!..
В уголках ее губ выступила кровь, глаза закрылись.
Мартин скорее понял, чем
— Осторожно подними ее и неси за мной.
Глава 11
— Нож ассасин кидал в тебя, Мартин, и нам, можно сказать, повезло, что он попал в Джоанну уже на излете, — пояснял другу Иосиф.
В его голосе чувствовалась усталость: так и не отдохнув с дороги, он долго занимался Джоанной.
— Она выживет? — глухо спросил Мартин.
Во время учебы у ассасинов он тоже изучал врачевание, но не сильно преуспел в этом и, как бы ему сейчас ни хотелось помочь любимой, ничего не мог для нее сделать.
Иосиф задумчиво поглаживал кончик длинного изогнутого носа.
— Как я понимаю, задето легкое — отсюда этот кашель с кровью, пена на губах, пузырьки газа на порезе, когда я ее перевязывал. Я старательно обработал рану горячим вином, наложил пропитанный кровоостанавливающими травами тампон и туго перевязал. Еще я влил ей в рот немного опиума, чтобы она оставалась в неподвижности, не ворочалась и не металась в бреду. Покой — это то, что ей сейчас особенно нужно. Остальное же… Леди Джоанна потеряла много крови, и теперь все зависит от того, насколько она сильна, чтобы организм справился с причиненной кинжалом раной. Я же буду рядом и прослежу за ее состоянием.
Мартин поднял на друга покрасневшие глаза — вторые сутки без сна, пережитый шок, страх и волнение за любимую истощили его силы. Он хрипло произнес:
— Она просила позвать священника.
Иосиф глубоко вздохнул. Где они сейчас могут разыскать тут католического священника? Но в Иерусалиме — возможно. Иосиф сказал, что, если ему удалось остановить кровотечение и кровь не будет проступать через повязку при дыхании раненой, они смогут тронуться в путь. Ведь до Иерусалима отсюда меньше трех миль. А там есть врачи куда опытнее Иосифа. Вот они и поедут, устроив леди Джоанну на носилках…
— Нет, мы останемся тут, — покачал головой Мартин. — Ведь некогда я так же вез ее раненого брата, и это убило Уильяма. Мир его праху…
— Маршала де Шампера убила не дорога, а грязь, попавшая глубоко в рану во время схватки. Для Джоанны же я сделал все, что мог. И если она спокойно отлежится несколько часов, ее внутренние жизненные силы помогут ей. Но в любом случае нам лучше уехать, Мартин. Оставаться здесь небезопасно, особенно после того, что сообщил этот ассасин.
Ничего не ответив, Мартин вышел из комнаты на галерею караван-сарая. Отсюда, сверху, была видна установленная у ворот деревянная клетка, куда стражи поместили пойманного Далиля. Но едва после ареста Далиль смог говорить, он сразу указал на Мартина и стал выкрикивать, что и этот голубоглазый из Масиафа. При этом еще добавил, что Мартин везет похищенную из гарема знатного эмира женщину-христианку.
Сперва возбужденная толпа не обращала внимания на эти сообщения, но позже Иосиф заметил, что на его друга стали поглядывать с подозрением. К тому же раненная ассасином женщина и впрямь не походила на мусульманку. А когда ближе к полудню к этим чужакам прибыл еще один спутник, огромный, рыжий и веснушчатый, тоже явно не арабских кровей, то многие стали говорить о том, что было бы неплохо разобраться, кто
Но как же быть с раненой Джоанной?
Мартин опустился на доски пола галереи у двери, где сейчас спал Эйрик, и похлопал того по плечу. Рыжий не проснулся. Он был так утомлен, что заснул прямо у стены, уронив голову в тюрбане на сложенные на коленях руки. Эйрик прибыл в Вифлеем пешком ближе к полудню, весь в царапинах и синяках, в изорванной одежде. Увидев его, Мартин почувствовал облегчение, но оно было каким-то блеклым по сравнению с тем ужасом, в каком он находился, страшась за жизнь Джоанны. Мартин даже не спросил приятеля, что его так задержало, а тот, узнав, что случилось за время его отсутствия, не стал донимать Мартина своими новостями. Рыжий просто опустился под дверью комнаты, где лежала раненая Джоанна, и заснул.
Сейчас Мартин сидел подле него и думал, как сможет жить, если его любимая не поправится. Джоанна спасла его и приняла на себя предназначенный ему кинжал. И она так просила позвать священника… Для христиан последнее утешение и исповедь важнее всего. Но сумеет ли Мартин выполнить ее просьбу? Возможно, последнюю…
Он не знал, сколько просидел без движения. Несмотря на усталость, он был слишком напряжен, чтобы уснуть. Просто пребывал в некоем горестном оцепенении, ничего не решая, не строя никаких планов. Его жизнь будто остановилась, его ничего не волновало, кроме того, дышит ли Джоанна, хватит ли у нее сил остановить выталкиваемую при дыхании кровь?
Во дворе караван-сарая стало тише: ночевавшие тут постояльцы уже покинули его, начали расходиться и пришедшие поглумиться над пойманным ассасином местные жители. Наступило время намаза Аль-Аср, когда солнце уже клонится к закату и правоверные мусульмане отправляются в мечеть. В какой-то момент Мартин поднялся и пошел туда, где стояла клетка с Далилем.
Трое охранявших ассасина стражей, похоже, были из тех, кто не сильно поверил в наветы Далиля на голубоглазого мавали, поэтому они даже сочувственно спросили, как обстоят дела у его раненой спутницы. Но было время молитвы, и они, отойдя немного в сторону, опустились на колени на молитвенные коврики, повернувшись лицом к Мекке.
Мартин приблизился к клетке. Пленник, устав от издевательств толпы, сидел, уронив голову на закованные в цепь руки, но, словно почувствовав взгляд Мартина, медленно поднял голову. Как же изменился Далиль! Неудивительно, что Мартин не узнал в этом сутулом, изможденном дервише приближенного великого имама Синана. И хотя ассасины умели менять внешность, все же Далилю, похоже, несладко пришлось в последнее время, в нем не осталось ни достоинства, ни гордой осанки прежнего наставника фидаи. Его некогда чуть покрытая налетом седины борода теперь совсем побелела, росла клочьями и кишела вшами, а тонкий с горбинкой нос был сильно сломан, по сути расплющен, переносицы словно и не существовало. Щеки и лоб исчерчены линиями татуировки, веки так выкрашены чернотой, что глаза казались совсем запавшими.