Паладины госпожи Франки
Шрифт:
Они поклонились в пояс, глядя туда, где за занавесью из деревянных бусин и кусков янтаря вырисовывался дверной проем, и прошли в него. Здесь было еще более чисто и уж совсем пусто, лишь нечто слабо светилось, отражая в себе свечные язычки. Свечи были тут потоньше и расставлены прихотливее — не в подсвечники, а в плошки, поставленные на пол.
Лео вгляделся. Две руки со смуглыми ладонями, приоткрытыми наподобие раковины или чаши, будто вырастали из пола, поддерживая небольшую золотую фигурку: тоненькая нагая девочка застыла в чуть напряженной, неустойчивой позе. Руки вытянуты, как крылья, одна ножка упирается в гигантскую ладонь, другая полусогнута и поставлена на носок. Ничто рожденное из земной
— Гениальный примитив, — Лео басовито вздохнул. — Но это не та Юмала! Не Юмала вообще.
— А вы-то что об этом знаете, отче?
— Один из моих воспитателей из ордена Иисуса обмолвился, что папские архивы хранят некую запись, которая по-своему трактует известную норвежскую сагу о путешествии в Бьярмию. Божество лесных жителей, золотая Юмала там описывается как староиталийская статуя рабыни-северянки. Ее соотечественники-биармы, что пришли в Рим с Аттилой, увезли изображение к себе домой… Однако здесь не Римская империя и не рабыня.
— Вы правы, папа Лео. Просто мы, потомки беглых варангов, крепко помним о наших корнях даже здесь, вдали от моря, и дали своей маленькой богине «открытое» имя из этой легенды. Но есть и настоящее, древнее, скрытое имя для посвященных. Вы хотите его услышать?
Он кивнул. Шелест сухих стеблей, звон крови в ушах: игра золотых бликов, детство и мудрость, запечатленные в одном и том же лице с выражением неземного покоя… Внезапно он поймал себя на том, что стоит на коленях и непрестанно осеняет себя крестом. Сзади тоненький голос наговаривал:
— О Две Руки Бога и их ноша… Ты, Сияющий Путь, и Ты, Вселенский Странник, и Ты, светоносное Дитя-Которое-Играет-Во-Всех-Временах… Вы, кто блюдет Равновесность и твердо держит мир на предуказанном Вами пути… Молю, дайте мне сына не из лона моего, но от сердца моего! Да сбудется — ныне, и присно, и во веки веков, аминь!
Рассказ Френсиса
«Миновалась унылая, тягостная и бесконечная, как никогда, зима: снег набух влагой, потемнел, море хлынуло поверх ледового припоя, кое-где обрушивая его. Скоро грядет пора большой навигации!
И вот — первым мартовским ветром принесло, наконец, ее блудную светлость прямо в объятия терпеливого (я полагал бы, чрезмерно терпеливого) супруга и повелителя.
За время не вполне понятных ее скитаний она похорошела, округлилась в груди и бедрах и малую толику обабилась: кожа стала белей, румянец — гуще, овал лица — утонченнее. И приоделась не чета прежнему: в алое платье и темно-синюю то ли пелерину, то ли короткую мантию, выложенную с испода и отороченную горностаем. И, всеконечно, со свитою: привезла с собою новое поколение свежеобтесанных деревенских дам и их галантов, десятка два искусников и искусниц, довольно ловко сидящих в седле и раскланивающихся по сторонам с заученным изяществом. И духовника привезла — кого бы вы думали? Моего дружка Леонара!
По всей видимости, их светлости решили отпраздновать примирение и воссоединение или сделать вид, что разъезда не было вовсе. Наш Даниэль был тоже обряжен в нечто чернобархатное с золотой цепью и в длинный плащ с собольей каймой, заботливо, но будто девочка украсила свою любимую куклу: он сам по себе, его платье — тоже само по себе. Их встреча показалась мне теплой и всё же не по-герцогски даже — по-королевски церемонной. Однако вездесущий мой кузен Вулф, который случился на торжестве, выразил иное мнение:
— А раскрасавица старшая дочка у вашего городского главы! Недаром он сам на нее любуется. Присвататься,
Я кратко объяснил, что к чему.
— Так это и есть та самая лесная жена! Слушай, если они до сих пор друг с дружкой глазами озоруют, тут уж никому не отломится, и тебе в том числе.
Не знаю: допустим, кузен опытней меня в торговых и политических вопросах, но уж что касается дел гэдойнского двора, его хоть не слушай. Впрочем, о своих домашних, так сказать, делах он рассказывал с изрядной долей остроумия и проницательности.
Будучи здесь подалее, чем в Дивэйне, от ушей своего хозяина, он жаловался мне:
— Наш английский грек совсем зачудил. Объявил недавно, по сути, запрет на торговлю с другими провинциями — ввозные пошлины взлетели до неба. Или опирайся на свои собственные силы, пока горные недра и пахотные земли совсем не истощатся, или всё ввози из матушки Британии: хлеб и сало, сталь и сплавы, серу и селитренную землю для пороха. Что у нас, своего дерьма для выварок не хватает? Объявил незаконными смешанные браки с иноверками, даже с теми, кто сменил вывеску на своем храме. Он ведь и сына понудил развестись с женой, а ведь кое-кто помнит, что из-за нее и война с Саиром началась, говоря сугубо. Ну, Алпамут, по слухам, очень выгодно ее продал какому-то новокрещену в Эро. Они оба друг другом довольны, Алпамут и Лорд. Блюдут обоюдно чистоту христианских и исламских кровей… Бог мой, у нас же каждый второй ребенок — полукровка, кроме тех, что рождены от ссыльных английских шлюх. Я сам кто, думаешь? Да мне мамка в ухо «Аллаху Акбар» раньше кричала, чем пастор в купель окунал!
Слушай, я всё чаще думаю, что и верно говаривали гезы: лучше служить султану (читай — шаху), чем папе, но тем паче — чем пуританину, который уперся лбом в доктрину о предопределении. Раз в жизни в войне повезло — теперь, значит, с нее и кормись.
— С войны? — тупо переспросил я.
Да, это уже давно витало в здешнем воздухе.»
Отец Леонар. Медитация
«Стала царица одесную Тебя в офирском золоте…»
«Золота, положим, немного: муж в свое время расстарался на обручальное кольцо, отец — на нательный крестик. Наряд с горностаем хорош, это верно. Сам помогал выслеживать и отстреливать бедных зверюшек. Здешним горожанам и невдомек, что в Лесу горностай ценится чуть повыше хорька… На своем иноходце наша Катеринка сидит сторожко, будто птица на заснеженной ветке: не самая лучшая посадка. Я как-то поинтересовался:
— В лошадях вы смыслите дай Боже всякому: и жеребенка от матки отлучить, и неука подседлать, и норовистого вываживать… Ловкость у вас прирожденная. Но почему вы так верховую езду не жалуете?
— Ищите ответ сами, падре!
— А я и нашел. Вы между любыми живыми существами, от мыши до человека, не видите разницы. Для вас что на коня сесть, что кота запрячь — все едино.
— Почему же так сразу — кота?
— Чтобы смешнее казалось!
Шутишь так, а сам ее побаиваешься.
Франка. Катарина. Розабельмунда. Сундучок с тройным дном. Первое: шальная девчонка, крестьянская жена влиятельного мужа. Это вроде летучей позолоты: всех привлекает и все, даже наивный Френсис, чувствуют, что сие не более чем игра для нее. Второе связано с Лесным Братством. Когда меня пристраивали на том узеньком карнизе, то, как я понял много позже, «смотрели в доманы»: сумею ли принять необычное и рискованное решение. Но для чего предназначали юную девочку, когда везли ее в самое горнило битвы и оставляли там, беспамятную? И какие почести от Юмалы заслужила она, выдержав испытание, стократ умноженное самой судьбой? Ведь даже бабо Мара, старшая в роду, довольно-таки с нею считается.