Паладины госпожи Франки

Мудрая Татьяна

Мы догнали нашего шального владыку и сцепились с ним в рукопашной. Я давно подозревал, что этот унылый кашеед может положить поодиночке любого из нас, и не только меня, грешного, но и испытанного кулачного бойца Лео. Но мы составляли двоицу, и мы одолели его, хотя он жутко брыкался и плевался в нас снегом, и запихнули в высокий сугроб кверху ногами.

И тут дверь баньки снова распахнулась, и явилась она. Розовоперстая Эос. Дивная розовая жемчужина без оболочек. Богиня Диана, не прикрытая ничем бренным, даже шайкой, из которой она ополаскивалась в сенях. При виде ее мы спешно выбрались на твердое место: Даниэль — поправляя растрепанную шевелюру и сбитую набок бородку, священник — дергая за концы

несуществующего пастырского воротника.

— Паладины, — промолвила она, — а ну, кончайте свою бузню. Омывайтесь, одевайтесь и пошли чаевать с бубликами и земляничным вареньем.

И тут я почему-то понял, что в равной мере люблю всех их троих.»

Интермедия

ИСТОРИЯ ТРЕХ ЗАБЛУДИВШИХСЯ ЛЮБОВЕЙ

История первая

МАРТ

Самый конец месяца. Окончание долгого великопостного времени. В Пальмовое воскресенье гэдойнский люд вдоволь находился по улицам и намахался вербными веточками, на которых уже местами проклюнулись желтые цыплятки, а некоторые — и замурзанными веерами одомашненных пальм, что подарил знакомый матрос или боцман. В последнюю, Страстную пятницу перед самым главным воскресеньем в году посидели в унынии дома или в мастерской — а в субботу бегом побежали в храм святить корзинки, корзиночки и корзинищи со сдобным пасхальным хлебом и крутыми яйцами, скромно прикрытые сверху кружевными салфеточками, полотенчиками и скатертями. Многие остались в церкви на ночь — и вот оно! Звонят пополуночи весенние колокола обновленного мира, вновь обретшего Бога, раскачивая вокруг себя легкий душистый воздух, прогоняют тьму пением, и огнем свечей, и яркими, насушенными с лета розовыми лепестками, которые бросают поверх снега — всем, что колышется, искрится, цветет вокруг в унисон с колоколами. Из кирпичной громады, похожей на покрытую резьбой скалу, выносят хоругви с ликами святых и балдахин, под которым шествует сам архиепископ со святыми дарами, кружевные рукава, которыми он ухватил сосуд в виде солнышка на ножке, свисают до колен, а вокруг клирики в белом, епископы в лиловом, монахи в черном, и толпящийся вокруг народ воочию зрит, сколь много у него пастухов.

Утреннее шествие еще веселей и ярче. А днем — все за столы, отъедаться, все на двор — ликовать, и целоваться — Христос воскрес! — и меряться молодой силою.

И только двое уже сбежали в лес.

— Вот и чудесно, — говорит Франка, распахивая свой замшевый плащ. — Все в корыте увязли или на улицах грязь развозят, а что настоящий праздник здесь — и не чуют.

В городе и правда грязь, но веселая: месить ее своими лучшими башмаками, спускать лужи наперерез богато одетым прохожим и бросаться друг в друга обтаявшими сосульками. А здесь бурливые ручьи бегут под белыми, хоть уже и огрузневшими снегами и пахнет освобождающейся, пока еще нетронутой землей в проталинах. Весна — заиграй овражки, звон капели и щебет птиц, шалых от любви и жаркости бело-желтого солнца.

— Одно плохо: что в сапогах, что без них — одинаково по мокру идешь, — вздыхает Франка. — А ты, Яхья, не набрал еще?

Он понимает одновременно два разных смысла.

— У меня ноги и впрямь влажные, но мы уже скоро дойдем до главного места. Целые тысячи первоцветов, вот правда истинная! Я чуть заблудился из-за того, что вы собирали цветочки по одному.

— Так по одному интереснее, мальчик мой. А когда много — это для любования.

Яхья и смущен, и горд несказанно: он один сегодня телохранитель ее светлой светлости!

— Я не мальчик, инэни Франка, — слегка обиженно замечает он. — Между нами разница в семь лет, самая лучшая для супругов.

— Ну да,

если это между мужем и женой, а не в обратную сторону, — смеется она.

— Мужем… Зачем вам было с ним венчаться. Уезжаете, приезжаете, а всё равно живете порознь, — ворчит он.

— Наши горожане обыкновенно спрашивают — не зачем обвенчались, а почему разошлись. Что он женился на большом приданом, это для них уже не повод для сплетен. Ты, похоже, задал один вопрос, а ответ получить желал бы на другой. Так?

Он нерешительно кивает.

— Эркский народ чадолюбив, жены его плодовиты, а дети — зримое воплощение благодати, — как бы про себя говорит она. — Но когда детей нет год, два, три… Начинают винить жену или клепать на мужа. Ну, а если нет сожительства, нет и разговора. Понимаешь?

— Франка, — он сорвал зеленую кисточку с конца еловой ветки, прикусил зубами. — Даниэлю, может быть, и нужны были твои деньги, но ведь тебе его титул оказался ни к чему. Ты вот всё числишь меня в своих «детях сердца», а я уже почти мужчина. И я шах по праву и стану настоящим шахом, если захочет Аллах и ты, моя госпожа.

— Станешь. Может быть, зря ты ушел со мной, надо было отдать… — она запнулась, — искать твоего отца.

— Не зря. Я ведь с тобой ушел, Франка. И к тебе.

Они стоят на краю проталины, на границе белого и темного, взявшись за руки. Солнце танцует и смеется в небе, в глазах Франки-Катарины; ярких и сейчас почти синих.

— Ты не поверишь, Яхья, если я скажу, что стара для тебя?

— Не поверю. Красивее тебя нет на свете, да я и твоей красоты не вижу, когда ты рядом. Ты — это всё в мире. Франка! Ваш папа всех католиков дает развод, когда нет брака и нет детей. А твой Бог разве такой злой и строгий, что не допустит счастья для нас?

— Ох, Яхья сынок. Да не в том дело. Разве я могу выйти замуж за всех, кто меня любит?

— Я знаю, — он вытащил хвою изо рта, сплюнул, сердито посмотрел вниз. — И ты всё меня считаешь несмышленышем. Если мое желание к тебе запретно — окрести меня, чтобы уже быть мне крестной матерью и чтобы я о тебе больше не думал.

— Вот счас! Зачерпну грязной водицы из лужи и на тебя плесну, — несерьезно гневается она. — Во-первых, это действует, когда твоя смерть рядом, а ты пока живехонек. Во-вторых, я буду не твоя мамаша, а… не знаю кто. Вроде священника, как наш Лео. А в-третьих, не стоит отбивать у него кусок хлеба, ладно?

— Слишком много причин для отказа, Франка, чтобы они были настоящими, — говорит Яхья. — А настоящая — одна. Ты другого, не меня, любишь.

— Да, — она покачивает головой и тихо смеется. — Как дай вам Бог, тебе и твоей нареченной, полюбить друг друга, когда встретитесь. А вообще — это на тебя пасхальный перезвон так подействовал. Не будем нарочно перепутывать свои судьбы.

— Ты права. Война на пороге, но еще не вошла в наш дом. А тогда — тогда посмотрим, как лягут наши нити.

— Как велеречиво, мой Яхья. Знаешь, про нас уже всё сказано, всё взвешено и измерено, только надо следить в себе свой путь и не мешать ему. Фу, я тоже сбилась на дурную риторику! Пойдем-ка лучше искать ту лужайку с подснежниками.

История вторая

АПРЕЛЬ

За домом Франки раскинулся полудикий парк. Раздольные луговины проросли дубами, кленами, ясенями и прочей широколистой зеленью. Там и сям посреди травы, на самых солнечных местах греются обомшелые и заплесневелые от возраста и лишайников валуны. Они здесь вместо сидений. Скамей в этой части парка не водится, они сгрудились ближе к дому, чтобы сюда, в гущу дерев, забирались одни любители пешего хода и природной поэзии. Неширокая липовая аллея прорезает весь этот ландшафт насквозь — от дома до ограды.