Паладины госпожи Франки
Шрифт:
Дверь камеры распахнулась, на мгновение закрыв ее как щитом, и влетел часовой с обнаженным оружием. Тотчас же она повисла на нем, как ласка на конской гриве. Он качнулся раза два, пытаясь ее стряхнуть, но хватка у нее была мертвая. Потом он почему-то свалился, вяло пытаясь обтереть ее оземь, выронил свой длинный нож и под конец замер в неподвижности.
Франка вскочила на ноги, вытянула из-под него и швырнула мне его кинжал, Леонару саблю. Напарники нашего стража, которые заподозрили неладное, напоролись на них с ходу.
— Это удача. Если бы их было трое с самого начала, пришлось бы мне двоих руками душить, противно, — запыхавшись, пробормотал Леонар. —
— Прорываться к нему. Вы дорогу знаете, да и я пригляделась.
Мы похватали оружие убитых и с дикой скоростью устремились по тесным переходам и просторным залам, перетекающим один в другой. Нам перегораживали путь — мы прорывались чудом. Священник орудовал палашом как дубиной, Франка прямой эдинской шпагой и кинжальчиком — как иглой, я тоже усердствовал по мере своих сил и умения. Или наша ловкость возросла стократно — или противники наши берегли свою жизнь, понимая, что отсюда нам все равно не уйти? Потом мы прыжками поднялись по винтовой лестнице и, наконец, оказались перед невысокой дверью, которую загораживали скрещенными копьями двое воинов в кольчугах и островерхих шлемах со стрелками на переносице. Лица их были открыты, сабли обнажены и направлены на нас.
— Мы хотим увидеть высокого домана, — произнесла Франка со властной интонацией, четко выговаривая каждый звук. — Мы не желаем ничего худого ни ему, ни вам.
— Но идете слишком шумно для добрых людей, — сказал один на ломаном динанском. Второй молча ударил Леонара саблей, выпустив копье из другой руки.
В первый и, к счастью, в единственный раз я увидел на лице моей госпожи выражение такой сосредоточенной и веселой ярости. Они двое взяли стражей в клинки. Потом Лео вышиб плечом дверь, мы ворвались и прикрыли ее за собою.
Эта комната была невелика и вся увешана коврами. Сквозь решетку узкого окна лился чистый и прохладный свет. Перед нами на полу сидел человек, скрестив ноги и положив руки на колени.
Я видел в жизни немало красивых и спокойных лиц, но это было поистине воплощение всей красоты и всего покоя в мире. Наш несравненный Яхья казался мне теперь всего лишь смазливым мальчишкой, хотя и воплощал тот же тип: гладкая кожа без следов растительности, более смуглая, чем у лэнских тюрок, смоляные кудри, ниспадающие на плечи и спину из-под расшитой золотом и серебром круглой шапочки, тонкий и прямой нос почти без переносицы, с круглыми и трепетными ноздрями, удлиненные глаза, отрешенно глядящие из-под нежных, чуть припухших век. Живое подобие одного из Будд, что привозят голландцы из стран Чин, Чосон и Сипангу.
Он, подумалось мне, не шевельнул пальцем, не мигнул ресницей, когда мы трое сражались на подступах к его убежищу и с грохотом ломились в дверь, и шумно дышали и лязгали оружием, переводя дух. Что в целом мире способно вывести его из этой завороженности?
То был голос ины Франки.
— Простите за вторжение, — сказала она, — но мы имеем сказать нечто самому Идрису.
— Зачем? — он поднял на нее глаза. Взгляд их был странно светел и прозрачен, скорее — глядел сквозь тебя или проницал насквозь. — Мне передали твои дерзости слово в слово, могу тебя уверить. Мой Эргаш был оскорблен одним уже тем, что слышал их. Да он, я думаю, говорил с тобой еще и после того?
— Не слишком много.
— Мне не нужна твоя ложь. Ее запрещает и твой Бог, и мой. Покажи руки!
Он сдвинул к локтю один из ее рукавов. Теперь и я видел розоватые метины на ее коже, начавшие отливать в голубизну. Почти не касаясь, Идрис провел по ним изящными, длинными пальцами — и это движение, и сами
— Так я и думал. Считай, что те мертвые, которых вы оставили за собой, идут на покрытие ущерба. А теперь я слушаю. Повтори мне слово в слово то, что сказала Эргашу!
— Эргаш услышал не всё, высокородный Идрис. Тебе я скажу немного подробней. Мне нужно выручить мой живой залог, коль скоро он оказался непригоден для твоих целей. Нужно обшить наше судно медным листом изнутри, чтобы обезопасить его от рифов и от того груза, который мы хотим взять. А груз этот — земляное масло и защита от него. И еще нам нужны люди, которые умеют с ни обращаться и научат нас.
Он кивал после каждой фразы, снова прикрыв глаза веками.
— Через меня говорит мой супруг Даниэль и мои братья и сестры Леса: те, кто любит свою веру и поэтому никогда не осуждает веру других.
Тут он вскинул голову, лицо его просветлело и сделалось чуть озорным. Позже меня без конца удивляла присущая ему летучесть и страстность настроений и мгновенное отражение ее в мимике.
— Ты неплохо научена, дитя Юмалы. Хорошо! Поговорим по-настоящему. Пусть твой залог идет ко мне. Садитесь оба рядом. Помните, я отлично знаю, чего вы стоите и с оружием, и без него, но не боюсь.
— Отец Лео, сложите с себя свой вертел и давайте садитесь к нам, — скомандовала она. — Тезка, стерегите вход от кого бы там ни было… его, Идриса, именем.
Со своего места я слышал не всё, тем более разговор велся, как и прежде, на певучем лэнском диалекте, неуловимо гибком по тону и поэтому достаточно трудном для беглого понимания, но позже как-то связал сказанное, заполнив пробелы догадкой и вымыслом.
— Вот, каган эроский и всехристианнейший владетель Востока смотрят на то, как англы подминают под себя некогда свободные лэнские княжества, бывшие за Саир-шахом, и думают, что это война пуритан с мусульманами, одних иноверцев с другими, — говорила Франка с огромным внутренним усилием, как бы выталкивая слова из себя. — А потом оказывается, что лэнские мусульмане все ушли со своей родной земли на земли кагана-гябра, лэнские католики — да и кальвинисты! — толпами бегут к королю, а это кровная обида для Аргалида с его подельщиком, тем, кого он посадил на развалинах Лэн-Дархана. И еще одна обида им обоим нанесена: герцог Гэдойнский и Селетский не пожелал им помочь против тех, кого они зовут лэнскими разбойниками и кто просто ценит свою самость превыше всего, даже покоя и сытости. Ведь чужая земля всегда горит под ногами и комом стоит в горле того, кто ее держит силой.
— Наш каган помышляет бросить Алпамуту голову Саир-шаха, и домана Шайнхора, и его голову, — перебил ее Идрис, указывая подбородком на Леонара.
— Ну, положим, все их и даже мою еще добыть полагается, — пробурчал тот себе под нос, влезая в риторическую паузу, возникшую посреди плавного течения их речей. Франка помотала головой — умолкните.
— Да, ибо ваш каган считает, что откупившись, отведет от себя угрозу, — продолжала она, и ее голос сплетался с речами других и парил, опираясь на них, как птица на струю теплого воздуха. — Но так не бывало и не будет. От победы жиреют, но никогда не обжираются до отвала, лишь наращивают боевую мощь. Наш король, владетель Эдина и Эрка, ждет, я думаю, когда Аргалид попросит его защиты и поддержки в войне с гябрами, уповая подобрать то, чем пренебрег мой муж Даниэль. Однако такой союзник и вассал, как англичанин, будет надеяться при первом удобном случае сместить своего сюзерена и воцариться вместо него…