Паладины госпожи Франки
Шрифт:
— То же, что и с вами, включая некоторые вариации на местную тему. Скалолазанью вам негде было учиться, я полагаю?
— Нет, Хотя прыгать с ели на осину, обвязавшись поперек талии веревкой… Кстати, Лео, вы не выдернете из меня этот паскудный шнур, вон концы болтаются из-под подола? Девам хоть не поручай. Только и торопятся из комнаты выставить: кавалеров, вишь, поджидают.
— Я у Братьев Раковины выучился такому, что никто из орденских отцов и слыхом не слыхивал, — рассуждал Леонар, залезши ей за широкий воротник и с видимой натугой выдергивая вервие из петель. — Потом мы перешли границу, и окончательный лоск на меня наводили тамошние доманы… Да вы балахон снимите и этот футляр тоже, я глазеть не буду. Слышали, наверное, что над военачальниками Зеркала не бывает старшего?
— Слыхала, отче, слыхала, — Франка, в одной исподней сорочке, сладко зевнула и поднялась на цыпочки. — Вот что, не могу я разговаривать, вытянувшись во фрунт. Как хотите, а уж лягу на мой одр с занавесочками. Садитесь на краешке и не орите на всю спальню. Так что там было дальше?
— Далее — посвящение ученика в полноправные стратены. Как говорили ученые отцы в коллеже, инициация. Ловля рыбки в чужих мутных водах. Вот когда я вам вполне посочувствовал! Дают, понимаешь, такую сонную микстуру, что всю сознательность напрочь отбивает, и перевозят в незнакомое место, где и оставляют совсем одного.
— Да? — Франка заинтересованно подняла голову с подушек. — У меня было двое защитников, ну, тех, кто подорвал английскую пороховую бочку до времени.
— Я до сей поры не разобрался, честь ли мне особую оказали или у кого-то зуб на меня имелся. Словом, очухался я на нешироком скальном выступе: внизу дыра до пупа земли, а вверху стоячая миля голого утеса. И рядом — куцый отрезок каната и три кинжала: втыкать в расщелины. Я подумал-подумал — и полез наверх.
— Своеобразный ход мыслей.
— Конечно, я бывалая подземная мышь, и огниво со свечкой при мне оставались. Однако всегда боишься или заблудиться, или пасть жертвой подземных гремучих духов. Открытого пламени они не любят.
— На угольных шахтах Йоркшира и в скальных убежищах гябров на них, говорят, нашли управу.
— Кому вы это рассказываете! Но об этом позже. А тогда чувствовал я себя дурак дураком. Внизу меня, как и можно догадаться, ждали мои «верные».
— А наверху?
— Заполз в уютную выемку — и ни туда, ни оттуда. Двое суток без воды и еды, хоть росистую травку поутру жуй. Травы-то как раз было в достатке.
— И чем же завершилось ваше испытание?
— Поймал я свою рыбу. Точнее, бобра. Что там — медведя. Короче — Барса. Крупного хищника, одним словом.
— Значит, оказались удачливей меня. Я-то всего-навсего подсекла двух плотвичек. А карп, то есть вы, — сорвался с крючка и ушел в вольное плавание.
— Так ведь и я не то что поймал: скорее, меня самого изловили. Его воины увидели меня сверху и бросили волосяной аркан. Извлекли, напоили, сунули кусок то ли жеребятины, то ли козлятины и посадили в седло заводной кобылы.
— И чудно. Люблю хорошие концы, — она натянула одеяло по самый нос, до смеющихся глаз.
— Любопытный человек этот Идрис, — как бы про себя продолжал священник. — Помесь катара с исмаилитом. Мир для него зло и очарование сразу. В чем-то он редкий умница, а иногда дитя сущее. Я его полюбил. Ходил под его левой рукой, то есть второразрядным доманом, но был немного большим своего чина. Ох, и дела мы творили поначалу! Нам легко было находить общий язык касаемо тех попов и корольков, что пытались завезти в Степь испанские методы. Горы мы тоже от них маленько почистили: вначале Первый Лорд смотрел на нас чуть ли не как на союзников в борьбе с еще не придушенным папизмом. Это пока мы его самого не окоротили, когда он стал притеснять католическое население — добро бы одних непокорных ему и Алпамуту князьков и прочую благородную шушеру. Ну, а потом и мой Снежный Барс начал оборачивать методы инквизиторов против них самих… с добавлением некоторых чисто гябрских ухищрений… Говоря честно, это скорее не он, а его низшие доманы, но он знал, что они творят его именем… И являться в селения стал подобно богу из машины: вершил суд над господами и взимал вместо них налоги… Сначала я попросту не желал в этом участвовать и просился назад к Однорукому.
— К кому? А, поняла.
— Потом из меня начали сыпаться дерзостные идеи. Понимаете, он и его подчиненные — всё же две разные сферы. Он не в состоянии действовать сам и вынужден в материальном полагаться на других. И легко соглашается с теми, кто выставляет его голосом уснувшей крестьянской совести; в той же мере, как и со мной, когда я доказываю ему, что лишь виллан знает, на что годен его синьор, и что не надо решать за мужика. Но вот когда я предложил ему поселять наших молодых стратенов посреди местных жителей или вообще воспитывать их из эроских и лэнских недорослей, он вдруг заявил, что я толкаю его на чисто иезуитские хитрости. Не понимаю: отцы в коллеже, напротив, считали, что я прост, прям и незатейлив, как оглобля. Где логика, я спрашиваю? В общем, у нас вышла размолвка, и я отделился. А поскольку за мной потянулись и мои знакомцы по Раковине, и в числе довольно-таки немалом, то и поссорился заодно с Одноруким легеном.
Ну и славно мы нашумели, сударыня моя Франциска! Правда, первое поколение быстро повыбили — слишком уж привыкли гоняться за своим интересом. Кое-кто сам ушел назад — из особенных любителей поживы. Ну, на сие я наплевал — потому что к тому времени оперились старшие мои мальчишки и девчонки, а это вышли люди. Они-то и нагнали главного страху на дурных пастырей и неправедных владельцев вплоть до самого Лорда Северян!
— Постойте. Это вы — Дикий Поп?
— И заодно Мастер Леонард. Как вы, я надеюсь, слышали, это имя дьявола на ведьмовском шабаше. Что поделаешь, славу надо ценить, даже и дурную!
— Н-да, — Франка в свете огарка вгляделась в него пристальней, в зрачках у нее прыгали ало-изумрудные язычки пламени. — А сюда вы зачем явились с вашими «мечами неправедных»?
— На разведку, — объяснил он без затей. — Среди моих парней ходили четкие слухи, что среди гэдойнских дам и полудам, что не вполне законным манером увеселяются в купеческой компании, одна — отставная жена тамошнего бургомистра.
Франка чихнула, как рассерженная кошка.
— Отставная, скажут тоже. Стойте! А почем вы знаете, что она и есть я?
— От вас узнал сейчас только что. В театре вы были вся в пудре и под чужим ярлыком. Другим дамам ни к чему было маскироваться.
— Ну-ну. Я, конечно, сама себя перехитрила, но и вы дока в своем ремесле. И что вы ко мне имеете, кроме как насытить любопытство?
— Бойцов я имею, госпожа моя, и отменнейших.
— Если вы не потеряли их во время ночной стычки. Тоже мне второй папа Юлий Секунд, военный в сутане и борец за независимость Италии!
— Вояка я, прямо скажем, фиговый. Держался на своем поповском красноречии и чисто христианском умении врачевать душевные и телесные болячки. Памятуя ваши слова, к лошадям я не лез, довольствовался людьми. А вот насчет моих воинов вы ошиблись. Тех, кто пришел со мной, до конца не выбьют: просочатся и удерут. Но они всего лишь корволанты, летучий отряд. Главное у меня укореняется и произрастает на здешней почве. Юноши, девушки, семьи… Приемыши…