Паладины госпожи Франки
Шрифт:
— В каких местах, интересно.
— А вот этого я вам не скажу. Прав не имею.
— Ска-а-жете, торговец военной силой. Не теперь, так слегка погодя. Я вас даром в своей свите вывозить не собираюсь.
— С какой стати меня вообще вывозить? Я особь самостоятельная.
— Вы что, думаете, как сюда вошли, так и обратно выйдете? В подворье вы на гэдойнской земле, а снаружи моих всех как есть знают в лицо и чужака в город не выпустят. Ладно, пока ложитесь спать на ту половину кровати, а дальше будет видно. Эй, стойте, покрышку-то не надо всю на себя утягивать!
— Я занавеску отдернул. Ничего, что ваши фрейлины меня здесь утром застанут? — пробормотал он уже почти сквозь сон.
— Тоже мне фрейлины: подружки мои из Леса.
Утром светлая Дара, что пришла не по звонку, с некоторым удивлением воззрилась на две головы, уткнутые в разные концы подголовника. Франка пробудилась. Лео, завидев пришелицу, выпутался из своей части одеяла. Спал он одетый и вооруженный: сабля у кушака, кинжал на шее и пистоль за пазухой.
— Дари, милочка, вот полюбуйся. Кто из наших мужчин таких же устрашающих размеров, как он?
— Сами знаете, что Зенд.
— Вот пусть уступит ему свою одежду и своего верхового слона, а сам посидит дня два на подворье, еще позже погостит у здешних приятелей и без огласки вернется в Гэдойн сушей. Все прочие отплывают на «Эгле» завтра, а не через неделю. Сообщи капитану Френсису, а он спешно соберет команду с квартир. Самое главное! Зови прямо сюда Лину с ее шкатулкой. Пусть изобразит поверх этой физиономии Зендову. Поняла? Бегом!
Девушка выскочила в дверь.
— Так. Два часа малеваться, потом будете сколько-то привыкать к Зендову лицу, Зендовой повадке и Зендовой лошади. А потом только и дела будет, что проехать через город до порта аллюром три креста. Риск, понятное дело. Но все мы, включая Зенда, рискуем не жизнью. А вот вы, союзничек… Ну как, отправитесь с нами на поиски новых авантюр?
— Э, была не была! Все равно очертил я свою буйную голову! Отправлюсь.
Рассказ Френсиса
«Как говорят, дурная примета иметь на борту женщину или священника. Что до женского пола, я к нему притерпелся, на моем корабле их вровень с мужчинами. Когда они стали прибывать на «Эгле» то поодиночке, то попарно, то вместе с кавалером, я и глазом не повел в их сторону. Но когда напоследок по сходням на палубу поднялся смешанный отряд амазонок и «амазонов», имеющий в арьергарде католического патера, переодетого, накрашенного, как девка, да еще едущего стремя в стремя с моей госпожой, — я почти потерял самообладание. Разумеется, его священство, такое несомненное для моего опытного глаза, было почти погребено под толстым пластом солдафонских ухваток. Он был широкоплеч, в его густом баритоне звучала этакая командирская или разбойничья хрипотца, а ладони казались пошире, чем у гребцов, к коим он в конце концов и подобрался, презрев ину Франку. В самый ему раз: будет лопатить соленую воду своими природными орудиями получше, чем вырезанными из клена!
Мы выбрались из глубокой дивэйнской бухты и пошли под парусами при легком попутном ветре. Хотя официально мы держали курс на Гэдойн, Эгле шла мимо пустынного берега, изрезанного шхерами, того самого, где, по преданию, впервые высадился на берег мой предок, а потом — первая пуританская флотилия. Скалы здесь необычайно красивы, а утренняя дымка и робкая весенняя зелень придают им особое хрупкое очарование. По-моему, это вполне оправдывает нашу любознательность и некоторую нескромность.
Море было гладким, как стекло, дыхание его — ровным, как у ребенка. Наперерез нам спешили в открытое пространство малые рыбацкие суденышки с косым парусом: им приходилось исхитряться, чтобы уловить еле заметный ветер. Люди, сидевшие на корме, приподнимались и кричали нам что-то: фортуна или фуртуна? Мой шкипер Ибраим, который стоял рядом с рулевым, то глядя вперед по курсу, то всматриваясь в берег, от которого мы постепенно удалялись, вдруг перенял у него штурвал и резко переложил судно на иной галс. Команда забегала по вантам, как в лихорадке, спеша поставить паруса по ветру, и «Эгле» устремилась в открытое море.
Я возмутился, почему он командует, не спросясь меня.
— Кэп Роу, — ответил он флегматично, — вы сколько живете в Динане? Лет пять от силы? А такое бывает не чаще, чем раз в десять. В море трясется дно, огнедышащие горы выпускают лаву, и оттуда на берег находит большая волна. Люди заранее угадывают, когда это случится, по птицам, по цвету водорослей, — и уходят вглубь суши или вглубь моря, как придется.
Пока он разъяснял мне сию пропись, дамы спустились в трюм, к лошадям, а все кавалеры собрались на гребной палубе и уселись на длинные весла — вдвое плотней, чем обычно.
— Эй, надо держать круто к ветру и наперерез волне, будь хоть сам дьявол из ада! — крикнул вниз Ибраим сквозь гудящий, как басовая струна, воздух. — Ина, а вы чего не пошли в трюм?
Я оглянулся. Франка деловито прицепляла себя к грот-мачте куском каната с карабином на конце: точно Одиссей.
— Тезка, вы тоже возьмите такой, если хотите остаться снаружи. Зрелище ожидается недурное, ей-богу! А когда начнем тонуть или мачта переломится, расстегнетесь и прыгнете за борт.
Рулевой и шкипер торопливо подсоединялись к штурвалу, подсобили и мне. Всё — молча и с каким-то деловитым унынием.
И тут Франка запела. Надо сказать, ее вокал изрядно усовершенствовался: слышно было, наверное, и на берегу. Исполняла она всем известную и на редкость смачную балладу куплетов этак на сто — о подвигах некоего Ноэ (Ноя) Лэнского, судя по библейскому имени, англичанина. Этот простонародный донжуан на протяжении всей своей земной жизни только тем и занимался, что трахал баб, наставлял рога и синяки их мужьям и нареченным, пил, ел и гулял. Не теряя даром времени, Франка начала с кульминации. За нашим удальцом приходит Смерть, чтобы утащить его в ад. Поскольку дорога туда требует всё же некоего времени, он успевает соблазнить и эту костлявую особу, а плод совращения дерзновенно приписывает Сатане. После такого афронта дьявол и его присные боятся и подступиться к нашему герою. В конце концов он отыскивает в нечистом царстве всех своих былых подружек и развлекается с ними напропалую, чем изрядно подогревает здешнюю атмосферу.
Услышав песню, гребцы дружно грохнули, азартно и лихо застучал барабан, и судно понеслось как на крыльях.
— Ну, тезка, держим пари: она с гребнем или без? Ставлю на то, что без, а то платить проигрыш неохота, если выживем! — Франка показала рукой вперед.
И тут я увидел ее. Темная громада, вспухшая вдоль всего горизонта, истончалась вверху до грязно-зеленого тона, и через нее проблескивало солнце, похожее на донце разбитой стеклянной бутыли. Она накатилась на бедную «Эгле», и та с жутким скрипом и дрожью всползла на ее кручу. Гребень, похоже, всё-таки был, потому что нас обдало солью, приплющило к мачте, рулю и бортам и с ужасающей скоростью потащило вместе с кораблем обратно к берегу. Берег надвигался всё стремительнее — и уже не скалы, нет: скудный кустарник, унылые холмы и впадины в бурой, иногда как бы исчерна-маслянистой земле. Я страшился, что нас разобьет в щепки, но судно только проволоклось днищем по твердому грунту и стало, позволяя остаткам волны прокатиться вдоль себя.
Я еле расстегнулся: руки мои таки тряслись. Рядом стояла на коленях Франка, обвиснув на своем поясе.
— Зубы на месте, губу вот рассадила порядочно. Иногда попадаешь туда, куда хочешь, немного быстрее, чем тебе хочется, — рассудительно произнесла она, отплевываясь кровью и пытаясь подняться. — Девушки, что кони, целы?
— Целы, кроме старины Борза. Сломал ногу, теперь уж каюк ему. И пробоина огромная, воды набралось — кому по пояс, кому до брюха.
— Это еще малая фурта, — священник поднялся к нам, дуя и поплевывая на ладони: видать, натрудил с непривычки. — Говорят, они заходят вглубь берега миль на десять, а в земле англов нагоняют воду на два локтя выше берегового среза.