Палестинские рассказы (сборник)
Шрифт:
– Я ведь ничего не сделал! – отчаянно кричал араб. – Я должен вернуться! Дома меня ждёт семья!..
Гидона на блокпосту я больше не видел. Но для себя решил, что никогда больше не допущу подобного. Пусть хоть кто-нибудь попробует тронуть этих несчастных. Успокоив себя этим, я установил на блокпосту жёсткий порядок и часами теперь говорил и спорил с солдатами и офицерами о недопустимости насилия. Раньше, при обыске проходивших через блокпост палестинцев, солдаты нередко выворачивали их сумки, выбрасывая вещи на землю. Я запретил солдатам выворачивать сумки палестинцев. В жаркие дни приказал давать задержанным на блокпосту воду. Кроме того, от своих солдат я требовал терпения по отношению к местному населению. Ежедневно через блокпост в разных направлениях проходили тысячи людей. Это были старики, женщины, но, пожалуй, больше всего было тех, кто искал работу в Израиле. На работу в Израиле могли рассчитывать
Так было до того, как однажды на посту я лично не задержал паренька лет семнадцати-восемнадцати, который пытался перебраться на территорию Израиля буквально у нас под носом, метрах в двухста от блокпоста. Паренёк был юркий, как ящерица, но, поняв, что обнаружен, он покорно вышел из своего укрытия, которое соорудил здесь же, прямо возле заграждения из стальных прутьев. Он был маленький и щуплый, так что его легко было не заметить в небольшом углублении за высохшим бугром. При его юркости ему нужны были считанные секунды, чтобы перебраться через подкоп, который он, возможно, даже не один, делал немало времени. А дальше… Парень был уверен в своих силах и был, видимо, не робкого десятка, раз не побоялся фактически у нас на глазах обойти блокпост и на свой страх и риск искать счастья в незнакомой и враждебной стране.
– Документы у тебя есть? – спросил я его.
– Есть, – бойко ответил паренёк и протянул мне малиновую книжечку с удостоверением личности. Разрешения на работу у него, естественно, не было. Он был жителем одного из лагерей беженцев, расположенных в нескольких километрах от Иерусалима. Я не увидел в его взгляде ни испуга, ни мольбы, он казался совершенно бесстрастным.
– Иди домой и больше так не делай, если не хочешь неприятностей, – сказал я ему по-арабски. – Всё понял?
В ответ он кивнул.
– Ступай с миром, – напутствовал я его, и паренёк пустился в обратный путь…
День не предвещал ничего необычного, но в полдень я опять увидел того же паренька на том же самом месте. «Он что, идиот?» – с раздражением подумал я. Увидев солдат, он пустился наутёк, но, услышав предупредительный выстрел, остановился.
– Я тебя предупредил, – встретил я паренька, когда солдат подвел его ко мне, – сказал, чтобы ты шёл домой, а ты на меня решил положить?
Я еле сдерживал раздражение. Неужели он не понимает, чем ему грозит непослушание?
– Отведи его на пост, – отдал я приказ солдату, – я с ним сейчас поговорю.
Но поговорить мне не пришлось. Когда я вернулся на блокпост, шустрый паренёк как сквозь землю провалился. Стоило солдатам на секунду отвлечься, то ли закурить, то ли потянуться за бутылкой воды, как он исчез. Прямо как суслик! Я испытывал странное чувство, не то досады, не то злости. Поначалу я не хотел себе в этом признаваться. Но это ощущение усиливалось всё стремительнее. «Ладно, сбежал пацанёнок, перехитрил всех и тебя в том числе… – рассуждал я. – Может, от этого ты и испытываешь досаду, что он оказался хитрее нас, а может, и смышлённее?»
– Не обманывай себя! – будто кто-то невидимый рявкнул на меня изнутри. – Ты ведь не можешь простить пацанёнку, что он по достоинству не оценил твоё благородство? Ведь так? Он не ответил благодарностью на твою милость?.. Ну да, ты же здесь господин, и твоя милость по отношению к несчастным арабам должна восприниматься ими как благо!
Я явственно слышал насмешку в этом неизвестно откуда шедшем гласе и чувство злой обиды захлестнуло меня.
– Куда вы смотрели?! – заорал я на солдат. – Вы уже, видимо, в Тель-Авиве, где-нибудь на Тель-Барухе, а не на службе, так? – распалялся я всё больше, мне нужно было на ком-то сорваться.
– Я вам устрою отдых! Пацан оставил вас в дураках, а вы как ни в чём не бывало ухмыляетесь тут!
Но вместо ухмылок на их лицах было выражение досады и стыда.
Мне стало неловко. Я всегда гордился тем, что действовал методами убеждения, лучшим из которых был мой собственный пример. Меня уважали, и именно на уважении зиждился мой незыблемый авторитет. Я всегда гордился тем, что мог найти к каждому солдату подход. Ещё на курсах молодого бойца, где я был инструктором, я всегда находил, как поддержать слабого духом, научить человека верить в себя. Криком, наказаниями этого никогда не добьёшься. А тут… Сорвав злобу на своих подчинённых, я вдруг почувствовал мерзкий осадок в душе. Так всегда, когда я на ком-нибудь срываюсь. Это происходит редко, но если происходит, то вместо удовлетворения я чувствую мерзкий осадок, что-то вроде отвращения к самому себе.
– Ладно, хватит! – одёрнул я себя. – В конце концов, у каждого есть право выбора, и если этот паренёк упрямо ищет неприятностей, что ж… Это его выбор.
Последующие три недели прошли тихо, без каких-либо происшествий, и я уже почти забыл о шустром пареньке. Наше дежурство на блокпосту подходило к концу, и тут я снова увидел его на том же самом месте. Он будто бросил мне вызов и решил во что бы то ни стало пробраться в Израиль именно здесь, у меня под носом.
– Стой! – скомандовал я.
Но он помчался, как заяц. Я дал предупредительный выстрел в воздух, но парень не остановился. Он нёсся по голой степи, рассчитывая скрыться за камнями ближайшего холма. Я бросился вслед за ним, ярость несла меня как на крыльях. Настиг его около самого холма и, сбив с ног, стал месить кулаками. Он пытался уворачиваться от ударов, но я, схватив его за горло одной рукой и восседая на тщедушном тельце, со всей злости бил, стараясь попасть в лицо. Моя рука сжимала его горло, и он, будто котёнок обеими лапками, инстинктивно вцепился в мою руку. Я всё бил и бил его, уже не в силах остановиться, и ярость, бушевавшая во мне, всё больше уступала место страху – страху перед самим собой. Я убивал его, у меня появилось вдруг какое-то чужое желание разбить ему голову, и я всё больше чувствовал себя хищным, ненасытным животным… И в этот момент я почувствовал на своей сжатой в кулак руке чью-то железную хватку.
– Хватит! – услышал я над собой властный голос. Я с удивлением оглянулся и увидел своего солдата.
– Хватит, – повторил он всё так же властно, не отпуская мою руку. Я повиновался. Парень был весь в крови. Его кровь была на моих руках и на униформе. Юноша с трудом поднялся, кто-то из солдат принес ему воды, и он, умыв лицо, не стал пить, а лишь сплюнул на землю кровавую слюну и, шатаясь, побрёл прочь. Солдаты старались не встречаться со мной взглядами, и у меня не было мужества посмотреть им в глаза. Так же, как и местным, которые стали свидетелями этой позорной сцены. У меня тряслись руки от стыда, и я напрягал всю свою волю, чтобы это было не так заметно. «Неужели это я?» – с ужасом спрашивал я себя. Впервые я почувствовал, что я – это не только я, но и ещё кто-то, совершенно другой и чужой. Не мог этого сделать я, учивший своих солдат терпимости, негодовавший из-за любого проявления жестокости. Это был не я! В тот же день я написал рапорт и уехал с блокпоста, передав командование сержанту, своему заместителю. Обо мне как будто забыли, но спустя два дня меня вызвал к себе командир батальона, в котором я служил. Я думал, что против меня будет начато следствие, но, по-видимому, армейское начальство решило ограничиться негласным внутренним расследованием. Дело ведь было не только во мне. Как позже выяснилось, негласное следствие в отношении меня велось уже давно, и у армейского начальства были серьёзные сомнения относительно моего служебного соответствия. Однако именно этот случай с избиением палестинца развеял у моих непосредственных начальников все сомнения относительно моего соответствия. Командир батальона говорил со мной почти по-отечески, доверительно, и несколько раз как бы невзначай предложил мне побеседовать с офицером душевной безопасности – КаБаНом (кацин битахон нефеш).