Палимпсест. Умаление фенечки
Шрифт:
Итак.
Новоизбранный апостол Матфий подумал, что, может быть, стоит оживить Иуду. Пока переданный ему на хранение инструмент воскрешения – на самом деле ни он, ни я не знали и не знаем, как это правильнее называть, – существовал без использования. Хранился для будущих времён и достойных обстоятельств. Но искушение было велико!
Остановила такая мысль, что ценности в жизни для воскрешённого не будет. Как не было её уже последние годы. Даже не потому, что человек бы продолжал мучиться своим грехом, но по итогу своей долгой тихой подготовки к смерти после определённого возраста. К такому приходили очень многие – от наблюдения горестей
Матфий стыдился таких мыслей и ощущений: те проходили не под знаком предстоящей встречи, а как животное переживание, такое же как жажда. Ты можешь думать или нет об окончании земного пути, утолять жажду в молитве или обходиться без этого – присоединение к собратьям не то что помыслено, оно уже состоялось в Небесье (как странно, что в новообразованном слове, по аналогии с «поднебесьем», сам и неумышленно всплывает второй смысл: «нет бесов», «где нет бесов»; тот случай, когда подброшенная монета встаёт, а можно сказать, и ложится на ребро).
И да, новый апостол решил определить для себя такой водораздел для воскрешения или исцеления: достоин ли человек? Долгие часы он измерял эту формулу, пока делал тканый браслет из одежд Спасителя. Матфий оторвал небольшой кусок льняной ткани от плащаницы после снятия с креста. Чтобы её не отобрали и в каком-то ведомом состоянии решил распустить лоскут на нити и сплести из них наручную повязь. Как окажется впоследствии, это очень помогло для более длительного сохранения реликвии и для большего числа воскрешений: каждый раз требовалось оторвать часть нити и вознести её в воздух. Понятно, что ценность жизни в разные времена была разной, но пожертвование частью божественной нити скрепляло времена, задавало мерило вечности.
Спасение от недугов было по такой же цене – в высоком смысле: перед лицом Христа смерть числилась как крайний недуг, в том числе случайная погибель. Хотя Матфий был с таким не согласен и так до конца этого не принял – особенно сложно было при выборе между исцелением или воскрешением людей, сколько раз апостол делал это, ни он, ни кто другой не считал, – он жалел череду своих преемников, будущих владельцев повязи. Рано или поздно им придётся зримо познать умаление ткани вечной жизни, выбирать всё тщательнее, отстраняться от своих порывов, не воскрешать себя. Про «не воскрешать себя» Матфий решил сразу: можно было кого-то попросить или придумать способ самовоскрешения, но делать это было глупо, нечестно; бессмысленность стремления воплотить себя в не принадлежащем тебе времени выходила за всякое божественное и человеческое. А он и, как окажется, навсегда, все остальные носители реликвии не могли отказать себе в божественном назначении оставаться человеками.
Первый владелец повязи твёрдо знал, что в дальние времена люди придумают такое изобретение, которое уже не потребует воскрешений. Что-то на уровне открытия (для себя) огня и изобретения колеса. Матфий видел такое в бесконечном волшебстве воды – возможно, это будет новое её состояние, соединение стихий, даже, как вариант, с огнём. И тогда каждый сможет прибегнуть к её помощи, пусть не постоянно, а несколько раз за время жизни и становления детей. Для такого не жалко никаких сил и в случае, если потребуется шествие на другие звёзды, создания там новых тварных существ и состояний.
В итоге всё сможет превозмочь вселенская гордая скромность: это великое непроизносимое сочетание позволяет соизмерить себя и каждого с вечным. «Гордая скромность» значит последовательное, спокойное, достаточное, неотделимое и невозможное к присвоению, пребывающее в безграничных глубинах истины взыскание града. Слитое воедино, сподвигающее, неиссякаемое…
В исцелённых и воскрешённых есть такой момент, когда чувство гордой скромности становится зримым, проявляет себя каким-либо знаком или символом, например стигматами. Тогда это знак для совершающего благое действие: сделано правильно, «пребудете вместе со Мною». Символы апостол замечал и познавал не всегда, но знание, что они проявлены, служило пищей. И в сытые, и в любые другие дни и времена.
Несколько раз Матфия на его путях грабили разбойники – однако никто из них не посчитал ценной невзрачную повязь. В такие ночи апостол плакал от счастья, слёзы падали на чудесные нити, но не могли замочить их.
…
Так же как и слёзы обладателя реликвии через две тысячи лет со странным прозвищем Домысливать.
Поводом к плачу становилось истончение жизненной ткани людского мира – не повязи, к которой он относился как к необходимой обузе, как к невыносимой для себя ответственности. При этом тот, кто передал ему этот предмет, рассказал о нём не всё. Его предшественник и сам не знал многого: за столетия канва божественного знания истёрлась.
Сам Домысливать боялся ещё не так передать знания. Он давно начал общаться с окружающими обрывочными фразами. Мотивом было благое помышление, что люди его понимают и сопереживают и способны додумать смысл его слов самостоятельно и, возможно, в более счастливом и светлом значении. Со временем, наблюдая разную реакцию, человек не расстраивался, считая это частью жизни, атрибутом бытия, таким же как в дороге пыль или ветер.
Но более всего хранитель боялся, что повязь может быть использована как оружие. Поэтому, когда он переводил людей через линию соприкосновения, Дом никому не рассказывал о себе и своей сокрытой миссии. И без того его считали чудаком – и к лучшему.
Хотя прошли не так много, но Роман и Ольга, пригревшись у костра, задремали. Света придвинулась к Дому и тихим голосом поведала ещё об одной своей цели.
– Я повесть написала, точнее, почти написала. Про нынешние обстоятельства, вы в ней главный герой, вместе с детьми. Хотя дети – невоплощённые души. Ну вы в процессе поймёте.
– Интересно. Практикующий писатель – нечасто встретишь такого зверя, – Дом посмотрел на девушку, не задела ли её такая шутка.
– Да, зверь мы, получается, редкий, – Светлана мгновенно настроилась на предложенную волну, тем более за свой пусть и небольшой опыт женского становления слышала много большие несуразности.
– А именно на вас как проводника мы нарвались случайно. Это правда совпадение. Я ведь давно о вас знаю. Там про всех нас сразу, ну и немного про меня, там девочка тоже Света. Сумбурно немного получилось, но я прошу вас её прочитать, дать редакторские предложения. Я специально для вас распечатала. И, чтобы вам легче было читать, вы отстройтесь от того, что это с вашим участием, считайте, что это другой, абстрактный герой, обобщающий образ, – девушка наговаривала заготовленную речь, а она, конечно, готовилась к этому разговору, как любой автор перед первым представлением своего произведения.