Палиндром. Книга вторая

Сотников Игорь

И вот когда Шиллингу только и оставалось, как только по шире раскрыть глаз и прижаться к глазку, как в этот момент раздаётся тихий стук в дверь, и Шиллинг тут же обо всём забывает, оглушённый гулом упавшего в дно себя сердца. – Оу! – откуда-то из пяток донёсся до Шиллинга гул упавшего сердца, нехорошо покоробив Шиллинга вдруг пришедшей ему в голову мыслью. – Судя по этому звучанию, то я не настолько глубокий человек, как всегда думал. – После чего Шиллинг решительно протягивает руки к замку и по причине заедания замка, не сразу открывает дверь.

Когда же дверь в одно резкое движение открывается Шиллингом – пусть там, с той стороны двери сразу видят, с кем имеют дело – то к нервному подрагиванию колен Шиллинга, там перед ним стоит точная копия того, представленного им человека и шпиона в одном лице – в плаще с поднятым воротником и с натянутой на глаза шляпе, из-за чего Шиллингу удаётся лишь рассмотреть его исказившую рот ухмылку.

И единственное, что сейчас понимает Шиллинг, так это то, что он полностью находится во власти этого, скорее фантома, чем человека. И тут ори не ори, то его соседи, такие всегда внимательные и предупредительные (ничего не пройдёт мимо них) к каждому его бесшумному шагу, сейчас проявят свою полную глухоту к его зовам о помощи. Ну а когда утром полиция, прибывшая на место преступления, начнёт по частям собирать события вчерашнего вечера, то после того как они соберут в мешок раскиданные по разным углам части его тела, то они обратятся с насущными вопросами к его соседям. – А вот скажите нам, вы вчера что-нибудь такое необычное слышали?

– Прошу прощения, вы не могли бы повторить свой вопрос. Я без слухового аппарата плохо слышу. А он, как назло, именно вчера забарахлил. Отчего я так расстроилась, что и выпила несколько больше успокаивающего на ночь глядя. Из-за чего и проспала без задних ног всю ночь. – Не подведёт себя соседка Шиллинга, миссис Клиренс.

И Шиллинг, поняв, что ему не на кого кроме себя рассчитывать, собравшись с силами, спрашивает незваного гостя. – Вы ко мне?

– А к кому же ещё. – Усмехнувшись своей хищной улыбкой, проговорил гость и начал приподнимать голову.

– Что, узнал? – посмотрев глаза в глаза Шиллингу, со всё той же ухмылкой спросил его вечерний гость.

– Узнал. – Сказал Шиллинг, пропуская того себе в квартиру.

Глава 2

Ночные озарения и дневные ослепления

Из дневника Маккейна. Ещё одна из склянок.

Иногда трудно сказать что-то не оттого, что трудно выразить мыслями то, что хотелось бы сказать, а потому что ещё время не пришло для этого. Ну а зачастую бывает и так, что куда как сложнее и невыносимей суметь промолчать, чем тем же плевком высказать всё, что ты думаешь насчёт своего могущественного врага. И понять это под силу не каждому, а только человеку, умеющему стратегически мыслить.

Но это только одна неприглядная сторона вынужденного молчания, что для человека, рождённого и воспитываемого в духе свободы, немыслимое по своей жестокости испытание. Но есть и другая сторона, которая неразрывно связана с этой внешней выразительностью человека. Это то, что побуждает человека к движению, то есть к жизни – его внутренняя душевная константа. Где у одних она настроена на свою физическую выразительность, а у других, тех, кто больше полагается на свой ум и речь, как инструмент проведения в жизнь своих замыслов, к кому отношусь и я, она заточена на то, чтобы решать все вопросы, основываясь на человеческом разумении.

И вот я, всю свою жизнь полагающийся на свой разум, сейчас оказался в такой ситуации, что меня никто не слушает и меня, везде затыкая (что, конечно, никогда не останавливало меня, я знаю, что человек не готов слушать в свой адрес правду, и поэтому приходится её в него вдалбливать, но тут сила оказалась не на моей стороне, и теперь обратную правду вдалбливают в меня), вынуждают к полному переформатированию моих мыслей и что ещё важней, самого себя. И если я хочу выжить, то должен забыть о разуме и признать верховенство грубой силы, которая здесь, на корабле, решает всё.

При этом, как я заметил, по мере того, как я начал всё реже пользоваться своим речевым функционалом, он стал не просто давать сбои, – проглатывать слова и не выговаривать красноречия, – а у меня начались деформационные изменения в нём. Так мои зубы перестали плотно прижиматься между собой – местная вода, с избыточным содержанием соли и железа, начала разъедать мои коронки. Что есть только часть и при этом самая безболезненная часть возникшей проблемы. А вот что больше меня тревожит и в последнее время ночами не даёт спать, так это то, что мои зубы, лишившись привычного прогулочного моциона, который давал им мой разговорчивый образ жизни, – они всё больше находятся в стиснутой взаперти, где атмосфера недружелюбия, сырости и затхлости ведёт к кризису…тьфу, то есть кариесу, – после первого предупредительного периода, где они только искривлялись в усмешке, принялись всё чаще ноюще напоминать мне о своей незавидной участи.

Ну а что я могу сделать, кроме как ещё сильнее, до боли в зубах стиснуть всё те же зубы, и с искривлённой насмешкой над самим собой, всю ночь не спать, чтобы потом весь день ходить как чумной и не понимать, что со мной и вокруг происходит.

И теперь мне трудно что-то сказать не потому, что мне трудно выразить свои мысли, а мне на самом деле трудно сказать по причине того, что у меня зубы болят. Вот такой причинно-следственный, безвыходный круговорот получается.

Но в этом как выяснилось, есть свои плюсы…

Плюсы бессонницы Маккейна

– Разрази меня гром! – резко подскочив с кровати, и как всегда «удачно» – головой треснувшись о верхнюю полку, уже на автомате прокричал Маккейн вслед за очередной «Полундрой», уже ставшей столь привычной в это вечернее, а может и ночное время суток. Что уж поделать, если у команды свои специфические взгляды на то, как разбавить скуку на корабле, из-за которой не только якоря ржавеют, но и человеческий мозг. Так что это была не их блажь или озорство, как это считают погрязшие в серьёзности и важности пассажиры, которых так неожиданно подловили на эту «Полундру», что они кубарем скатились по лестнице, а так сказать профилактические мероприятия, целью которых было не дать застояться в тупизне мозгам и через небольшую встряску расшевелить в них жизнь.

И хотя многие из пассажиров корабля понимали, что им никогда не понять эти морские порядки, с их специфическим юмором, всё же они пытались это сделать. И вроде как начинало выходить, пока очередная «Полундра» так неожиданно для них не отзывалась прямо в ухо, и эти пытающиеся всё и это понять люди, не поскальзывались на собственном плевке, с помощью которого они хотели указать драящему палубу матросу, где не чисто и ещё нужно отдраить палубу. Ну а матрос, всё со своей морской колокольни или вернее будет сказать, с капитанского мостика видит, и для него такие указания столь важного господина, видятся слишком пространно и широко трактуются. Вот он и вынужден прибегнуть к своей «Полундре», чтобы важный господин своим носом уточнил то место на палубе, где так необходимо его участие.