Палитра сатаны: рассказы
Шрифт:
Витторио с усилием глотнул воздух и, запинаясь, выдавил из себя:
— И куда же?
— Хочу вернуться в Милан. Думаю, так будет лучше, меня там оценят больше, чем здесь.
— Император откажется вас отпустить.
Арчимбольдо горько усмехнулся и пробурчал:
— Увы! Мне, напротив, кажется, что он очень легко примирится с нашим расставанием. Знаешь, сколько он платит чужестранным художникам и астрологам, которых набирает у меня за спиной?
— Нет.
— Этому страшилищу Морициусу, пообещавшему
— Ну не станете же вы сравнивать…
— Стану, дружок, стану! Рудольф больше не отличает добро от худа! Требуется серьезное потрясение, чтобы он очнулся, понял, куда идти. Да и мне нужна встряска, некий проблеск… — Говоря это, старый живописец устремил взор куда-то вдаль, словно ослепленный таинственным видением. Он улыбнулся невидимым призракам и наконец прошептал: — Мне кажется, надо пойти дальше, подняться еще выше, пора дать главное сражение. Мое открытие должно прогреметь не только здесь, о нем узнает весь свет!
— Какое открытие? — оживился Витторио, раздираемый между скепсисом и восхищением.
Лицо Арчимбольдо застыло, глаза погасли.
— Говорить о нем пока слишком рано, — устало проронил он, уклоняясь от пояснений. — Когда мой великий замысел созреет, я тебя в него посвящу!
На следующий день, поручив Витторио подмалевать вчерашний портрет, чтобы овощи, занимавшие место носа, подбородка и ушей суконщика Яна Бёме, выглядели более выпукло, он удалился, ибо захотел иметь, как он сам выразился, «углубленную беседу с его величеством».
Императорская аудиенция длилась двадцать минут. Когда Арчимбольдо возвратился, вид у него был разом и сконфуженный, и повеселевший.
— Он отказывается меня отпустить! — простонал мастер, обрушиваясь в кресло. — Утверждает, что нуждается во мне и как в живописце, и как в алхимике. Клянется, что у меня никогда не будет соперников в его сердце.
— Я же говорил вам, что вы ему необходимы! — вскричал Витторио. — В вас сосредоточено не только все знание государя, но и его сознание!
— Его величество — сама обходительность, — заметил Арчимбольдо. — Но какова доля искренности в его словах и сколько там обыкновенного светского политеса? Между нами говоря, Рудольф, должно быть, уверен, что я не всерьез решился его покинуть. Он думает, что с моей стороны здесь какой-то выверт либо уловка, только чтобы его припугнуть…
— А тут другое?
— Вот именно. Я действительно хочу бежать из этого города. Из страны. Вернее, я этого желал… Но с тех пор, как у меня возник тот великий проект, я склонен повременить и перед решительными действиями сполна воспользоваться оттяжкой!
И снова Витторио спросил его, каков тот «великий проект», но Арчимбольдо
— Как-нибудь потом… Попозже… Надобно сперва хорошенько подумать…
Три дня Витторио томился в ожидании обещанных откровений. Этим временем он воспользовался для завершения портрета суконщика. Арчимбольдо, подправив работу и подписав, вручил ее восхищенному заказчику, каковой немедленно выложил на стол все, что за нее причиталось, до последней монетки. Ученик побуждал мастера тотчас перейти к следующему заказу, но тот, сославшись на потребность перевести дух между двумя творениями, уселся перед мольбертом у нетронутого холста; взгляд его странно затуманился, и он прошептал:
— Я никому еще об этом не говорил. Но с некоторых пор у меня в голове созрел замысел портрета иного рода. Он затмит все, что содеяно мною доселе. Я создам шедевр, который станет итогом и оправданием всему, что я совершил за свою жизнь.
— А кто послужит натурой для этого портрета? — снова попытал счастья в меру заинтригованный Витторио.
Мессир вскинул голову, устремил на питомца царственный взор геральдического орла и с расстановкой вымолвил:
— Христос!
Ошеломленный Витторио, подумав, что ослышался или чего-то недопонял, пролепетал, запинаясь:
— Но… чтобы писать его, вы… откажетесь от вашей обычной манеры?
— Ни в коем разе!
— Что же вы будете делать с овощами, фруктами, кухонной посудой, со всем тем, из чего так забавно складываются ваши обычные работы?
— Как и ранее, я снова пущу все это в ход.
— А вы не опасаетесь оскорбить чувства верующих, столь непочтительно изобразив Господа нашего?
— Меня волнует лишь мнение самого Всевышнего, а не придирки его верных слуг!
— Вы упоминали об этом замысле в беседе с его величеством?
— Нет, но вскорости думаю упомянуть.
Теряя голову при мысли о том, какой вулканический взрыв вызовет намерение учителя, Витторио робко прошептал:
— Мессир, подождите хоть немного… Подумайте…
— О чем?
— О возможных последствиях… О скандале…
Надменно вскинувшись, Арчимбольдо прервал его:
— Никакого скандала не будет, если выйдет шедевр! Великолепие Христа воссияет тем ослепительнее, чем обыденнее те предметы, что возвестят о нем. Все поймут, что и жалчайшие плоды земли со всем почтением воздают хвалу тому, кто их создал. Ведь ежели Господу понадобилось, чтобы все и каждый, включая нищих, простецов, увечных, прославляли его, — не менее очевидно, что для этого Всевышнему не обойтись и без самых обыкновенных растений: лишь тогда его присутствие в мире будет засвидетельствовано сверху донизу, на всех ступенях Творения! Что до меня, я бы охотно подверг осмеянию знатность его родословной! Я бы возвел обыденность в ранг святости, объединил бы мистификацию с мистикой!