Палка
Шрифт:
– Почему в головном уборе?
Я хочу снять берет, берусь за него, но от невероятной, прямо-таки нечеловеческой боли падаю на пол. И, поверьте на слово, в этот момент, когда я падал на вылизанный паркет в кабинете комполка, в голове моей громко-громко раздается: "Вечерний звон, бом-бом". Вот, думаю, и пришел мне вечерний звон. Причем полный.
И тут другая музыка откуда ни возьмись, и рев зверский, сквозь который можно разобрать: "День прошел, а ты еще жив, день прошел, а ты еще жив!" И я, видимо, так разительно в лице переменился, что майор мой сразу подскочил ко мне... и сам чуть не упал. Тычет в мою голову пальцем и спрашивает:
– Что там у тебя?
Я потрогал. На темени как бы две шишечки, шершавые, на бородавки похожие. Только металлические. Да и ясен хрен - откуда на берете бородавки?
Стал я его снимать, а он не снимается. Как приколоченный. Рванул я этот берет изо всех сил - и вырубился.
Потом хирург мне говорил, что молиться я должен на моего майора. Молиться, конечно, не буду, но благодарен по гроб жизни - да. За то, что не дал еще в части сделать то, чего не сделали в госпитале, чего до сих пор никто не может сделать.
В общем, случилось так, что комендантский патруль таковым не являлся, и мой случай - не единственный. "Деды" какие-то забавлялись: изображая комендантский патруль, грабили солдат с малым сроком службы. Некоторых убивали. Как, например, меня. Один из них ударил меня молотком. А потом они приколотили мне берет к голове гвоздями на сто. Двумя штуками. По одному на левое и правое полушарие. Но личности их до сих пор не были установлены. Чем с ними дело закончилось - это отдельная история. Потом, если будет время, расскажу.
Меня же в бессознательном состоянии отправили в госпиталь, в Хибаровск. Первым делом мне в приемном покое отстригли с головы берет и обрили все волосы. С той поры хожу с гладко выбритой головой и ношу хлопчатобумажную кепочку, не снимая, дабы не смущать людей двумя гвоздями, торчащими из моего черепа (ну не торчащими, а слегка выступающими на один-два миллиметра). А когда я наконец очнулся, мне сообщили, что меня комиссуют по инвалидности.
– А я не инвалид,- говорю,- я себя прекрасно чувствую.
– Так у тебя же два гвоздя в башке,- говорит доктор.
Доктор, скажу я вам, был дядька еще тот. Не старый еще, но уже совсем седой, на Айболита похожий. У него даже поговорка была: "Ай, блин!"
– И что теперь?
– спросил я.
– Как что? Положим тебя в психиатрию,- ответил доктор и посмотрел на наручные часы.- Ай, блин! Линейка скоро!
– Э, погодите,- запротестовал я.- Меня что, психом считают? Мне
что - с придурками придется?..
– Чудак человек,- улыбнулся доктор.- Да там один дурак на сто нормальных. Косят все.
Успокоил! А вдруг меня как раз с одним таким психом в палате оставят?
– А почему не в хирургию?
– не сдавался я.
– Ну подумай сам.- Доктор уселся на мою койку, в ногах.- У тебя в башке два инородных тела, так? Плюс еще два сильных удара молотком. Верно? А кто даст гарантию, что это на твоей психике не сказалось или не скажется? Поживешь пару месяцев там. А мы здесь тебя как следует изучим, может, и придумаем, как из тебя эти электроды достать.
И поселили меня в психиатрии. Точнее - в одиннадцатом закрытом отделении. Чтобы враг не догадался, где психи лежат. Правда, вместо двух месяцев парился я в этом заведении полгода, и все по одной простой причине - врачи никак не могли решиться на операцию. Раз десять мне делали рентген головы в разнообразных ракурсах (я думаю, фотографы такой фантазией не обладают, как наши врачи). Первый месяц меня обследовали каждый день. С ног до головы (голову особенно), потом реже, и последний месяц я ждал оформления документов на демобилизацию, ибо в конце концов вытащить из моей головы гвозди никто не рискнул. Мол, хрен знает, неудачно шевельнем - и пропал парень, мама-папа плакать будут. Нет, брат, живи лучше так. Только лысину время от времени уксусом протирай, чтобы шляпки ржа не ела.
С психами меня тоже поднадули.
Оказалось, что из семидесяти пациентов, пребывавших на ту пору в дурке, половина (!) была частично или полностью сошедши с катушек, как выражалась вторая половина. Процент этот постоянно менялся, и к моменту моей выписки составлял пропорцию один к десяти в пользу нормальных.
Врачи успешно делали свое дело и лечили не только здоровых, но и больных. Среди нормальных, то есть косарей, суицидников и алкоголиков, которые отходили после горячки буквально на следующий день после госпитализации, я получил прозвище Маяк. И вот почему.
Если вы помните, выше я уже описал единственный побочный эффект от "инородных тел" - я стал слышать радио. Но, как оказалось, не только я. Дело в том, что сплю я с открытым ртом. И в первую же ночь, когда меня поместили в палату с Гусем, Студентом, Мальком и Ангелом, в башке у меня застряли волны "Маяка" и работали не менее получаса. И через рот, как через плохой динамик, на всю палату транслировался концерт Тамары Гвардцитедзе. Малек со Студентом тащились, Гусь устроил истерику, Ангел поставил эту мою особенность на контроль и не отходил ни на минуту полтора месяца, пока его не признали годным к строевой и не отправили в часть (впрочем, он сдунул оттуда в ту же ночь, как его привезли). Но эти полтора месяца я был секретом нашей палаты.
Несмотря на дурацкую кличку, уважением среди косарей я пользовался. Как не являющийся косарем и в то же время - не псих. Опять же - радио. Всему нашему этажу, "тяжелобольным", запрещалось наличие радиоточек и т. д., и т. п. И выходить на улицу тоже... Поэтому развлечения, кроме шахмат, шашек, нард и появляющихся иногда книжек, придумывать приходилось самим. Или самим же сходить с ума, что некоторые, а в частности - Гусь и Акула, делали. А, вспомнил - еще сумасшедшие были развлечением, но это - на десерт, когда уже ничто от скуки не спасало. Но об этом разговор еще пойдет.
А в тот день, седьмого мая девяносто пятого года, меня перевели в психушку, определили к "тяжелобольным" на третий этаж. И дежурила в тот день Олечка Охмеленко.
– "Косишь"?
– спросила она.
– Нет,- ответил я.- Я оленей пасу. У Печоры, у реки. Слыхали?
2
Наше отделение, психиатрия,- здание в три этажа с решетками на окнах, но первый этаж никак не используется... не использовался. Сейчас, по прошествии нескольких лет, когда я уже женат, когда у меня родились сын и дочь и работаю я чертежником в секретном КБ, мне порой кажется, что сразу после моей выписки этот дом с небольшими окнами разрушился, погребая под своими руинами и тот танк, о котором пойдет сейчас речь. Хотя... Я до сих пор получаю оттуда открытки от Олечки.