Память до востребования(Фантастические рассказы и повесть)

Смирнов Сергей Анатольевич

Солнце, садясь в тучи, не знает, что облачный закат — к плохой погоде. Комары-толкунцы, мельтеша по вечерам густыми роями, не подозревают, что предвещают своей пляской тепло. Муравьи, скрываясь в глубине своего жилища за пару часов до начала дождя, понятия не имеют о приближающемся ненастье — чисто инстинктивные ощущения, сливаясь в растущий позыв, гонят насекомых в укрытие. Ласточки, промышляющие мошкарой низко над лугом, никак не разумеют, что своим полетом предвещают вёдро.

Человек по своей природе не так уж далек от ласточки или муравья. Да, он разумен, способен осознавать свое место в мире, и многое может понять и рассчитать. Но и он не замечает, что на нем самом клином сошлись

миллионы примет миллионов явлений, что он и есть та самая капля, в которой отражена Вселенная. Нервно дожидаясь на остановке автобуса, он уверен, что стоит тому опоздать на пять минут — и последует опоздание на работу, пустяковая, но чреватая скверным настроением на весь день стычка с шефом, потом — вечером — перебранка с женой, подзатыльник сыну за плохое поведение на уроках и, наконец, головная боль и поиски вечно прячущейся пачки анальгина. Но ему невдомек, что с толпой таких же насупившихся друзей по несчастью он составляет мозаику-примету какого-нибудь удивительного явления, например, грядущего к вечеру извержения вулкана Килауза или нашествия саранчи в Иране. А вот если девушка, сонно привалившаяся к левой стойке автобусной будки, переместится в пространство между человеком в шляпе и худым подростком-акселератом, то значит, час назад на Марсе началась пыльная буря, а в соседней галактике взорвалась сверхновая звезда… И так до бесконечности.

Но ни ласточка, ни муравей не способны открыть и осознать законы вселенского коловращения примет. А человеку это дано. И как только он осознает свою силу — тут же возникнет обратная связь. Она может оказаться очень слабой, вовсе не заметной. Круги от камня, брошенного с берега в океан, не достигнут побережья другого материка. Но когда-нибудь, в роковой миг, такой камень поколеблет дно — и окажется, что этого ничтожного движения как раз и не доставало для первого толчка… для оседания земной коры… Камень брошен в воду — и вздрогнул океан, и прокатился по нему чудовищный вал цунами… Порою жестокая гроза в горах проносится бесследно, а потом один-единственный неосторожный окрик или дальний выстрел срывают лавину с вершин. Вспомните сказку о репке: там всех выручило крохотное существо. В этой сказке скрыта великая мудрость.

Однажды я столкнулся с Белозеровым в библиотеке. Я глянул на его стол: он был завален кипами европейских довоенных газет.

— Я тут пытаюсь разобраться, сколько народу участвовало в антивоенном движении в тридцатые годы, — объяснил он. — Пытаюсь понять толком, почему война оказалась неизбежной. Ну, причины-то мы все знаем, а вот вычислить бы точно, сколько сил не хватило, чтобы остановить катастрофу. Хотя, конечно, по одним газетам всего не раскопаешь… Знаешь, вот сидишь перед телевизором, смотришь: ходят ребята с транспарантами, шумят, протестуют, а толку-то вроде чуть. Потерпят их, потом, глядишь, дубинками разгонят — и всего хлопот. А заводы как работали, так и работают. Ракет меньше не делается, наоборот — больше, как назло… Так вот раньше и думал. И вдруг теперь дошло. Нет, не зря ходят. Главное, чтобы все сошлось… определенным образом — и тогда будет достаточно одного незаметного, случайного жеста или возгласа в толпе: и все… то ли танки начнут вдруг разваливаться, то ли какой-нибудь сверхкризис энергетический глянет. Неважно что. Главное — результат. Если убедить два миллиарда человек в один и тот же день, час и минуту отвлечься от всех дел и забот и провести эту условленную, урочную минуту в осознанной ненависти к оружию… ей-богу, все оно начнет мгновенно ржаветь. Но необходим стройный хор двух миллиардов голосов…

Свою жизнь он называл «механической», сравнивая себя с крохотной шестеренкой в скопище бесчисленных вращающих друг друга колес. Мне лично это сравнение не по душе. Взаимосвязь явлений видится мне в образе круговорота воды, морских течений или движения

ветров. Однако Белозеров по складу ума был «технарем», а потому предпочитал механические модели и упрекать его в таком взгляде на вещи просто глупо.

И все-таки мне кажется, что именно рассудочная потребность в окончательной, геометрически строгой упорядоченности примет и связей привела Белозерова к хронической неуравновешенности и болезненному напряжению… Да, тяжело, наверно, жить шестеренке, разобравшейся в движении колесиков часового механизма.

Погиб Белозеров во время прошлогоднего землетрясения в Туркмении. Он вычислил его двумя месяцами раньше, потом выпросил у шефа командировку на строительство канала, совпадающую по срокам с подземными толчками, и укатил спецкором прямо в будущий эпицентр. Думаю, у него и в мыслях не было удивлять кого-нибудь из местных властей своими прогнозами. Кто бы поверил? Но перед самым отъездом, уже на платформе вокзала, он бросил странную фразу. Тогда я пропустил ее мимо ушей и ни о чем расспрашивать не стал. Теперь, конечно, я жалею об этом…

Он сказал:

— Достаточно того, что я туда просто поеду.

Достаточно для чего? Чтобы ослабить землетрясение на несколько баллов? Чтобы спасти несколько человек? А может, сотню? А может быть, весь город, оказавшийся как раз в эпицентре стихии? Увы, это осталось загадкой.

Странно то, что только один Белозеров и оказался жертвой землетрясения, да еще был ранен шофер «газика», в котором они возвращались со стройки в город. В момент семибалльного толчка полукилометровый участок старого горного шоссе сдвинулся с оползнем и накренился. Водитель не успел погасить скорость — видно, не сразу сообразил, что происходит, — и машина покатилась кувырком по склону…

Может статься, и гибель свою Белозеров представлял заранее. Были точно выверены срок и место… Последние два месяца его жизни прошли в виртуозном жонглировании приметами, он выткал тончайшую сеть связей, обозрел целый океан явлений, он, наконец, тщательно подготовил себя к роли камня, круги от которого должны разойтись по всему океану…

Но это уже — только наши домыслы.

ГНИЛОЙ ХУТОР

Повесть

Шутка ли, пропал институт!

Без году десятилетие стоял на окраине города крепкий железобетонный корпус, обнесенный столь же крепкой железобетонной оградой — и вдруг в одночасье не стало: ни корпуса, ни ограды… Остался только вахтерский стол и сам дежурный вахтер, в испуге долго озиравший заросли густого бурьяна, что раскинулись на месте только что процветавшей научной организации. Множество комиссий разгадывали тайну исчезновения, но одна за другой терпели фиаско.

Институт был обыкновенный: научно-исследовательский. Название у него было тоже вполне обычное: НИИФЗЕП, — научно-исследовательский институт физиологии земноводных и пресмыкающихся. Почему бы это в самом деле не заняться ученым физиологией пресмыкающихся? Ведь знание — сила… Особенно удивляет, как мог исчезнуть институт в разгар своих успехов: в последний год своего существования он выпустил работ вдвое больше, чем за все предшествующие годы.

Научные сотрудники НИИФЗЕПа — старшие, младшие, лаборанты, завлабы — тоже казались вполне обычными людьми. Они ставили опыты над бессловесными тварями, земноводными и пресмыкающимися, устраивали чаепития и сдавали разные отчеты. В последний год были деятельны, как никогда: защиты диссертаций происходили в институте едва ли не еженедельно.

Место, где стоял НИИФЗЕП, не отличалось аномальной активностью: в небе над ним никогда не исчезали самолеты, смерчей и землетрясений здесь не случалось. Однако факт остается фактом: здание НИИФЗЕПа пропало на глазах у двух сотен сотрудников, оставшихся целыми и невредимыми.