Память Древних
Шрифт:
В воздухе разило затхлостью и запахом холодного влажного железа. В гнетущей тихой сырости догорающий факел был так же не на своем месте, как этот узник — в темнице. Его «поселили» в дальний угол тюремного коридора, пересадив других заключенных поближе к выходу: негоже мешать лорду «одумываться» и «исправляться».
Честное слово, у Эйнсела Таламрина во все времена были очень, очень идиотские способы воспитания детей. Наверное, поэтому его жена не выдержала и скончалась через несколько месяцев после того, как младшего, Гессима, август услал на границу с Лейфенделем. Узнай мать, что его, первенца и наследника, Эйнсел запер в подземельях для перевоспитания, тоже бы умерла — от удара. А уж услышь она о злоключениях Данан…
«Данан» — подумал
Дыхание Пророчицы, Данан — смотрительница Пустоты. Это даже более дико, чем то, что он — узник в собственном доме, а она — маг. Хотя и не так дико, как то, что сестра — рыцарь-чародей. Все-таки жаль, что её воспитала та же мать, что и его, Ллейда. Вырасти Данан сволочью, она бы наверняка убила отца, и всем сейчас было бы легче. Он сам, Ллейд, не рискнет. По крайней мере, пока. Ибо иметь за плечами клеймо «отцеубийцы» не помогло еще ни одному августу и не одному королю. Да и из его нынешнего положения вообще сложно что-либо предпринять.
У Ллейда заурчал живот. С ним, разумеется, обходились почти славно: приносили нормальную еду и воду, ночной горшок меняли каждый день. Но порции были такие же, как у остальных заключенных, и кандалы на ногах натирали не меньше. Интересно, что именно, по замыслу Эйнсела, должен в таких условиях уразуметь нерадивый сын? Что нельзя без разрешения действующего августа ввязываться в военные конфликты? Что нельзя таскать за собой полтысячи солдат под предлогом того, что якобы сидишь в столице и обсуждаешь вопрос парталанского вторжения? Что нельзя, в конце концов, лгать, будучи обложенным солдатами, потому что это больше всего напоминает измену и бунт?
Будто он прежде этого не знал.
Ллейд услышал, как огонь хлопнул, словно парус под ветром, и с шипением погас.
Жаль, отец никогда не устраивал перевоспитательных мер для самого себя. Вот было бы зрелище!
Для них, трех детей Эйнсела и Самеллы, отец стал разочарованием даже большим, чем они — для него. Ллейд не пытался приумножить состояние Таламринов излюбленным отцовским способом — через брак. Вернее, когда, его женили в шестнадцать, на младшей дочери стратия Хеулога, он получил с ней солидное приданное. Почти сразу после свадьбы Ллейд отбыл на фронт первой в жизни военной кампании, оставив незнакомую девчонку беременной. Ей было четырнадцать, и она скончалась родами. Не принесшая потомства, девочка унесла с собой не только жизнь потенциального наследника, но и имущество: Хеулог потребовал возвращения приданного на не вполне законных основаниях. Однако король Двирт был не особенно доволен родичем — Эйнселом — и в воспитательных целях удовлетворил просьбу стратия, а не августа.
Не то, чтобы Ллейд был виноват в случившемся, но уже тогда впал у Эйнсела в немилость — как неблагополучный наследник! Отец был страшно недоволен. Потом, пользуясь заступничеством матери, урожденной принцессы Саэнгрин, Эйнсел сосватал Данан Драммонду, в надежде иметь в будущем безоговорочную поддержку в любом споре и жалованное добро — от будущего короля-внука. Но с Данан тоже не вышло, и её Эйнсел натурально возненавидел. Ллейд заступался за сестру, пока отец её бил, а потом огреб и сам когда взболтнул, что давно подмечал за Данан «умения». «Проклятые странности!» — поправил его тогда отец и ударил сына по лицу — наотмашь. Поэтому, когда сослали Гессима, Ллейд не рисковал лезть на рожон. Он молча навещал брата и писал сестре — в Цитадель Тайн, обещая и себе, и затухающей матери, что никогда не будет таким отвратительным августом, как отец. У него был отличный пример перед глазами — Айонас, под началом которого Ллейд постигал и военную науку, и кладезь мужицких развлечений. Под началом Айонаса Ллейд в шестнадцать лет познакомился и закадычно сдружился с Рейбертом Стабальтом. А позже, откликнувшись на приглашение погостить в мирное время, Ллейд встретился и с Альфстанной.
Это была особенная встреча. Альфстанна только входила в возраст и расцветала. Ей было четырнадцать. Ллейд, до смерти напуганный прошлым опытом, дал клятву и себе, и Рейберту: если потребуется, он всегда поможет Альфстанне и поддержит её. Ну мало ли, вдруг Рейберта не окажется рядом? Он, будущий август Стабальт, может рассчитывать на Ллейда в любом деле.
Гибель Рейберта стала настоящим ударом для них всех — особенно Батиара. Второй сын августа Горан не мог заменить первенца, и Батиар чах, пока не стало слишком поздно. Горан тоже погиб под командованием Айонаса. Батиар не смог перебороть вскипевшую ненависть к старшему Диенару. Когда у него из наследников осталась одна Альфстанна, он не признал этого сразу. Объявил её правопреемницей, но тут же женился снова, в надежде, что вторая жена родит мальчика, и Альфстанной можно будет распорядиться согласно традиции. Однако несмотря на всю добропорядочность и уступчивость новой августы Стабальт, она так и не принесла Батиару сына. И тот смирился с неизбежным — позволил не жене, а дочери носить августовский венец наравне с собой. К его неожиданному удовольствию, Альфстанна была уже поднаторевшей во многих вещах. Думая об этом, Ллейд улыбался: после смерти Рейберта они на двоих с Толгриммом были лучшими учителями Альфстанны во всех делах.
Он имел на неё виды — ясные и внятные. Сейчас он бы не вспомнил, когда именно забота о сестре побратима сделала из самой сестры сначала друга, а потом и желанную женщину. Альфстанна, тайно влюбленная девическими грезами в короля, не сразу увидела, что отношение Ллейда к ней переменилось. Это осознание пришло одновременно с тем, как Драммонд ввязался в парталанскую кампанию, и всем стало не до того. Потом был хаос, Галлор, и наконец Айонас, который увез Альфстанну сперва в Цитадель Тайн, потом — в столицу.
Может, это судьба? Что все женщины, которые когда-либо были ему, Ллейду, дороги, рано или поздно оказываются в Цитадели Тайн?
Ллейд вздохнул: интересно, а скоро обновят факел? Если он опять привыкнет к кромешной тьме, то, когда стражники принесут огниво, у него заболят глаза.
Проклятье! И ведь ни шанса нет предугадать, когда закончится заточение, чем закончится, что будет после. Самая страшная черта самодуров — непредсказуемость!
Ллейд наклонил голову. Она больно повисла на шее. Мужчина потер затылок. Так не вовремя Молдвинны донесли отцу… И так несподручно иметь бесполезного августа в клане! Особенно, если часть людей по-прежнему хранит ему верность. Хотя бы из страха.
Сейчас он, Ллейд, отчаянно нужен остальным. Нужен как товарищ, как брат, как человек, на которого можно положиться. И как военачальник, под знаменами которого собираются тысячи солдат. Айонас не справится сам и с парталанцами, и с исчадиями, и с Молдвиннами. Даже если вдруг Данан развернется, чтобы помочь им и водрузить задницу Диармайда на трон собственными руками, этого не хватит! Две Цитадели Тайн с магами и стражами Вечного могли бы помочь, но, узнай об этом жрецы церкви, и на следующий день после переворота магов сожгут.
И, увы, маги это понимают — поэтому полномасштабно никогда ни во что не ввязываются. В политических и военных игрищах больших людей из чародеев участвуют только те, кто получил стократную рекомендацию лорда-магистра и стража-коммандера и при этом не убоялся сам. Ведь в случае неудачи, особенно с выбором политической стороны, за мага точно никто не вступится.
Маги… Сила, сокрушительнее всех остальных. И кто бы что ни сказал, даже стражи Вечного, которые могли бы в текущей ситуации отыскать заклинателя душ среди людей Молдвинна, им не соперники. Как там говорил покойный ныне Драммонд? «Маги всегда нужны. Тот, у кого их больше, в преимуществе». Разве Пагуба — не доказательство, что павший король зрел в корень? Суть колдовского могущества становится очевидней всякий раз, как над Аэридой нависает тень древнего, неуправляемого, хаотичного чародейства.