Память крови
Шрифт:
— Вот «боль» и «болото», — сказал Федот. — Похожи вроде, а совсем о разном говорится…
— «Боль» от старого-старого слова, оно есть во многих языках и означает для нас «погибель, зло», — объяснил старик. — А «болото» пошло от другого: трясина, грязь, тина. Так тебя поймут, если произнесешь это слово в других землях.
— Я всюду буду искать суть в слове. Клянусь тебе в этом, дедушка! — воскликнул Федот.
— Умен, дотошен ты, отрок! Значит, можно мне отойти со спокойным сердцем.
— Зачем такие речи ведешь? — воскликнул Федот.
— На всё воля судьбы, — сурово остановил его Верила. — Послушай, что я тебе скажу. Нужно, чтобы ты знал все, если вдруг заменишь меня в сей жизни. Вникай, запоминай.
Федот кивнул.
— Лик Иоанна Богослова оставил я на прежнем месте в обители его имени — в селе Залесье. Знай про то. Находится он под золотой печатью Бату-хана. Печать сия крепка, но надзирать за святыней потребно. Прятать же ее сейчас опасно, погодим пока. А там будет видно.
— Поглядеть бы на икону, а то не ровён час…
— Поглядишь, — откликнулся летописец. — Тебе на многое еще надо поглядеть, потому как оставлю тебе свои дела. Продолжишь мои заботы. Сохранишь все происходящее для детей и внуков наших… И еще знай, что остальные рязанские святыни: «Одигитрию», «Редединскую икону», «Муромскую богоматерь» — надежно схоронил я в Переяславле. Про то знает князь Олег Красный и сотник Иван. Место им известно. Если со мной что случится, они передадут тебе, где найти иконы, чтоб достать их и вернуть нашим людям в спокойное время. Утаил от огня и святые книги старого письма, и летописи, в коих занесена вся история земли Рязанской. Эти я передам тебе уже сейчас, чтоб мог ты обо всех славных делах поведать и продолжить их запись… Выйдем-ка на волю, томленно здесь, подышим лесным воздухом. Там и расскажу, как найти бесценный клад.
С трудом подалась промерзшая дверь, и они вышли. День был морозным, ясным. Над лесом висело низкое солнце. День уже набирал силу, становился длиннее, но приближения весны не ощущалось.
Верила и Федот медленно шли по городку. Лесное жительство рязанцев разрасталось, сколачивали новые времянки для прибывших, и рядом плотники ладили прочное для долгого обитания жилье.
Утоптанная в снегу дорожка вывела к лесной реке. Извилистая белая просека расколола сосновый бор и терялась в отдалении.
У проруби бабы полоскали белье. Верила и Федот свернули вправо, пошли берегом. Снег был и здесь проторен волокушами, берегом возили бревна в городок.
Верила задумался, забылся. Редкими выдавались вот такие минуты тишины, желанного одиночества. Шли молча. Нарушить думы Верилы, завести разговор Малой не решался. Старик обводил взором замерзшую реку, опушённую ивой и красноталом, сосны, с редким по краю перелеском из орешника и рябины, поднимал глаза к золотисто-синему небу, прислушивался к скрипу снега.
Не произнеся ни слова, Верила свернул с проторенной дороги. Увязая в снегу, двинулся к рябине, обвешанной ярко-красными гроздьями.
— Постой, дедушка! — крикнул Федот. — Сейчас заберусь наверх и наломаю… Снизу-то не достать ягоду.
Старик остановился. Федот обошел его, добрался до рябины, ловко поднялся по дереву и стал осторожно обламывать ветки с ягодами, прихваченными морозом, дозревшими до сладости. Бросал их в снег. Белая пелена снега становилась теплой, фиолетовой по цвету.
Федот Малой услыхал вдруг протяжный стон и повернулся. Огромная сосна достигла отпущенного ей срока и умерла. Протяжно застонав, она шевельнулась, стон сменился скребущим душу скрипом. Медленно начало крениться дерево, и Федот отчаянно закричал:
— Дедушка, берегись!
Падала сосна.
Верила стоял неподвижно, смотрел, как все быстрее и быстрее несется к нему смерть, и не двигался с места.
Федот сорвался с дерева в снег.
— Дедушка! — кричал он. — Дедушка!
С жутким гулом упала сосна, и крона ее пришлась в то место, где стоял Верила, летописец рязанский.
Он пришел в сознание уже в городке, куда доставили его соплеменники, с трудом высвободившие Верилу из-под тяжелых ветвей.
Старик открыл глаза и шевельнул губами.
— Тебя зовет, — сказал Федоту мещерский вождь, владевший и уменьем врачевать раны.
Юноша склонился над стариком.
— Федотушка, — прошептал Верила. — Не успел я, родной. Книги… История земли Рязанской… Книги… Они там… Береги их, — едва выдохнул старик. — Они… Книги… спрятаны там… Ты найдешь их…
Это были его последние слова.
Глава семнадцатая
БОЙ
— Мертвые остаются мертвыми! — вскричал Бату-хан. — Я сжег и разорил все города руссов на своем пути! Откуда может взяться здесь сила, способная обратить в бегство моих непобедимых воинов! Отвечайте!
Все молчали.
— Кто эти неизвестные, что вот уже в четвертый раз наносят урон моему войску? — снова обратился Бату-хан к потупившимся военачальникам.
Лишь Сыбудай не наклонил головы и только отворотил единственный глаз, словно не хотел или боялся смотреть на разгневанного молодого монгола.
— Я казнил тех, кто бежал с поля боя, бросив оружие, припасы и лошадей неизвестному врагу, — продолжал Бату-хан. — Но я, видимо, был слишком добр. Я взял Коломну… Рязанского княжества больше нет! Мы идем по Суздальской земле, впереди — богатый и сильный Владимир. Лазутчики доносят, что владимирский князь собирается отойти с войском в леса и там будет готовиться к сопротивлению. Но Владимир хорошо укреплен, и в нем останется достаточно воинов, легкой победы не будет. Скоро он не сдастся. И вот в такое время — новый враг. Кто-то отбивает обозы, сеет страх и смятение в моем войске. Кто они, эти люди? Восставшие из могил? Нет, мертвые остаются мертвыми.