Память льда
Шрифт:
Его размышления прервал Молоток:
— Послушайте, капитан. Полагаю, нам надо ехать прямо в лагерь тисте анди. Скорее всего, штабной шатер Бруда стоит там.
— Штырь тоже так думает, — ответил Паран. — Мы туда и направляемся.
Маг, в смердящей власянице, уверенно двигался к лагерю тисте анди, который даже издали выглядел довольно жутко. Сумерки окрасили в серый цвет и странные островерхие шатры, и ленты, привязанные к опорным шестам. Сами тисте анди казались ожившими призраками и на проезжавших мимо людей обратили не больше внимания, чем на облака над головой.
— Здесь прямо душа стынет, — едва слышно произнес
Капитан кивнул. Лагерь тисте анди смахивал на кошмарные картины из его сновидений.
Возле штабного шатра стояли двое, поджидая Парана и его спутников. Даже в темноте капитан без труда узнал Дуджека и Скворца. Тот, как всегда, сразу заговорил по существу:
— Капитан, мне нужно потолковать с твоими подчиненными, а тебя ждет Дуджек. Потом, если не возражаешь, можем собраться все вместе.
Сам не зная почему, Паран весь внутренне напрягся от этих слов. Он ответил утвердительным кивком и подошел к Однорукому.
— Есть вести из Малазанской империи, капитан, — сказал старик.
— Как это, интересно, вы сумели их получить?
Дуджек пожал плечами:
— Обходным путем, разумеется. Но источникам доверять можно… Ласин довольно успешно расправилась со знатью. — Он помолчал. — Теперь у императрицы новая адъюнктесса.
Паран кивал, слушая собеседника. Ничего удивительного. Лорн мертва, и ее место не могло долго пустовать.
— Есть новости о моей семье?
— Твоя сестра Тавора сумела отстоять… не все, конечно. Она спасла владения Паранов в Унте, пригородные имения… большинство долгосрочных торговых контрактов. Но для твоих родителей… потрясения оказались чрезмерными. Первым скончался твой отец. Затем и мать последовала за ним по ту сторону врат Худа. Так что прими, Ганос, мои запоздалые соболезнования.
«Другого я от Таворы и не ждал. Скорблю ли я по родителям? Если честно, то не очень, так, постольку-поскольку».
— Благодарю вас за известия, господин главнокомандующий. По правде говоря, я потрясен ими меньше, чем вы предполагали.
— Не торопись, Ганос. Это еще не все новости. Как и всех нас, тебя объявили мятежником и преступником. Естественно, угроза для вашей семьи возросла. Выбор у Таворы был невелик: либо помогать уничтожать других, либо самой пополнить число жертв. Великая чистка — так это называлось на официальном языке. Тавора тщательно все продумала. Такой беспощадной жестокости Унта еще не видела. Девушек из знатных семей насиловали, а потом убивали. Ликвидировали всех детей и подростков, чтобы старинные фамилии уже никогда не возродились. Опять-таки официального приказа правительства на этот счет не было. Возможно, Ласин даже не знала о том, что вытворяет ее адъюнктесса.
— Фелисин жива? Если нет, так прямо и скажите. Подробности мне знать ни к чему.
— Фелисин жива, капитан. А узнать подробности тебе будет нелишне.
— И какую же цену Таворе пришлось заплатить за это?
— Тавора далеко не всемогуща, хотя и стала адъюнктессой. И потом, судя по ее действиям, не скажешь, что она была склонна кому-либо покровительствовать. Даже собственной сестре.
Паран закрыл глаза.
«Адъюнктесса Тавора, — мысленно произнес он. — Ты всегда была честолюбивой, сестричка. А теперь тебе есть где развернуться».
— Так что с Фелисин? Ее бросили в тюрьму?
— Ее сослали на отатараловые рудники, капитан. Не пожизненно, в этом можешь не сомневаться. Как только страсти в Унте поулягутся,
— Ее вернут лишь в том случае, если это не повредит репутации Таворы.
У старика округлились глаза.
— Как ты сказал? Репутации?
— Не среди знати, нет. Там ее, вероятно, считают чудовищем и проклинают. Но Тавору это не волнует. Ее вообще никогда не заботили подобные вещи. Я имею в виду репутацию Таворы в глазах Ласин и ее окружения. Все остальное для моей сестры не имеет ровным счетом никакого значения. Императрица нашла достойную замену Лорн. — Паран говорил спокойно и взвешенно, как будто речь шла не о его родных сестрах, а о каких-то совершенно посторонних людях. — Вы же сами сказали, что выбор у Таворы был невелик. И вообще, по большому счету все это произошло из-за меня. Великая чистка — изнасилования, убийства, смерть моих родителей, все, что выносит теперь Фелисин, — это моя вина.
— Постой, капитан… Что ты такое говоришь?
— Не беспокойтесь, я не рехнулся, — улыбнулся Паран. — Отпрыски Дома Паранов способны выдержать буквально все. Мы можем выжить в любых условиях. Наверное, мы трое — настоящие звери, лишенные совести. Позвольте еще раз, господин главнокомандующий, поблагодарить вас за известия. А теперь лучше расскажите, как прошла ваша встреча с Каладаном Брудом.
Паран изо всех сил старался не замечать сочувствия, сквозившего во взгляде Дуджека Однорукого.
— Переговоры прошли успешно, капитан, — ответил старик. — Твой полк выступает через два дня. Быстрый Бен останется здесь. Потом он вас догонит. Уверен, твои солдаты готовы к…
— Так точно, вполне готовы.
— Вот и прекрасно. Тогда я больше тебя не задерживаю.
Вместе с темнотой на мир опустилась тишина. Паран стоял на вершине большого кургана. Ласковый, едва ощутимый ветерок касался его лица. Ему удалось покинуть лагерь тисте анди, не столкнувшись ни со Скворцом, ни с остальными сжигателями мостов. Ночь располагала к одиночеству, и капитан был доволен, что никто не тревожит его здесь, на этом скорбном месте, полном воспоминаний о боли и страданиях.
«Сколько их тут, лежащих внутри кургана? И сколько воинов, расставаясь с жизнью, в отчаянии звали своих матерей? Когда человек умирает, он снова превращается в маленького испуганного ребенка.
Многие философы склонны считать, что мы навсегда остаемся детьми, а так называемая взрослость — не более чем одежда или доспехи. И приближающаяся смерть рвет их в клочья.
Пока мы живы, мы покорно носим этот панцирь, хотя он сжимает нам тело и душу. Но панцирь дает защиту, притупляет удары. Чувства теряют свою остроту, они не разрывают человека, а оставляют всего лишь царапины и ссадины. Впрочем, и те скоро заживают».
Паран запрокинул голову. Затекшие плечи и шея отозвались тупой болью. Он глядел в небо; мышцы саднило так, что на глаза наворачивались слезы, заставляя его моргать. Собственное тело казалось сейчас Парану смирительной рубашкой.
«Но разве можно убежать от воспоминаний? Нет, ни от них, ни от озарений никуда не скроешься. — Паран жадно глотнул прохладного воздуха, словно бы вместе с ним хотел вдохнуть холодное равнодушие далеких звезд. — Страдания — вовсе не дар, они не окупаются и ничего не дают человеку. Достаточно взглянуть на тисте анди… Хорошо хоть боль в животе улеглась. Или это лишь затишье перед новым приступом?»