Память плоти

Никольская Наталья

– Ей сказали, что у ребенка страшная болезнь, которую можно вылечить только у них, в развитой капиталистической стране. Девочка как будто страдала аутизмом и жила в своем мире, в котором не было места никому, в том числе родной матери.

– Это что-то психическое, да? – Илья заинтересованно поднял брови. – Девочка была душевнобольной?

– Подозреваю, не более всех нас. Но это только предположение.

– Ну, если не более… – усмехнулся Илья. – И что же, матери запретили с ней встречаться?

– Нет, не запретили. Просто у нее не было такой возможности. Того, чем обладал

доктор, у нее не было, и жила она совсем в другой стране. Она готова была остаться сиделкой при дочери, но ей отказали и в этом. Вежливо и красиво отказали, благо предлогов для такого отказа можно найти сколько угодно. С другой стороны, ей предложили помощь, существенную и действенную помощь в лечении дочери. Представьте себе, что вашему ребенку грозит паралич, и помочь ему может только длительный карантин в строгой изоляции. Сколько продлится такой карантин, неизвестно, но это единственный способ для него выжить, другого нет! Что должна делать мать в такой ситуации, как ей поступить? Как бы вы поступили, Лена?

– А видеть дочь ей не препятствовали…

– Формально ей ни в чем не препятствовали, я уже говорила, но выбор пришлось делать исходя из сложившихся обстоятельств.

– Она согласилась, да? На удочерение этим доктором своей девочки?

– Об этом она еще ничего не знала. Речь шла о лечении ребенка.

– Вероятно, я поступила бы так же, как она… Оставила бы девочку в больнице.

– Вот видите! А что бы вы стали делать дальше?

– Ну, я не знаю… плакать, наверное. Искать спонсоров, благотворителей, чтобы уехать в Италию.

– Не было тогда никаких спонсоров и благотворителей. Все блага творила коммунистическая партия, а мама Ильи даже не состояла в ней. Как, впрочем, и папа, что не могло не настораживать соответствующие органы.

– Что, потенциальные диссиденты? – подал голос Илья, думавший, казалось, о чем-то своем.

– Вроде того.

– Вы говорили, – заметила Лена, – что только дважды она посетила Италию и видела свою дочь. Когда же это случилось во второй раз, и что ей сказали?

– Да, ей довелось увидеть свою дочь еще только раз. Это случилось спустя девять лет, когда девочка уже все понимала. Она называла своим отцом господина Домани, дона Франческо Домани, теперь уже владельца собственной клиники под Миланом и одного из соучредителей крупной фармацевтической кампании. При этом знала, что она – его приемная дочь, дон Франческо не скрывал ничего из того, чем не мог управлять. Матерью называть ей было некого – господин Домани в те времена слишком часто менял жен. Наталья Семеновна пробыла там с неделю. Кира знакомила ее с городом, ставшим ей родным.

– Простите, а имя, – перебила Лена, – имя девочке дала Наталья Семеновна?

– Да, имя от матери. Все остальное дал ей бывший акушер, кстати, классный специалист своего дела.

– А почему кстати? – вставил Илья новую шпильку.

– А потому, что люди имеют привычку размножаться. Будь он неудачником и плохим профессионалом, с такой профессией долго не протянуть – быстро потеряешь всех покровителей и останешься голым.

– И что было потом, откуда взялись документы, подтверждающие происхождение Киры?

– Как откуда? Илья Петрович, вы меня слушаете? Не было никакой тайны, с самого начала от девочки ничего не скрывали! Кира училась говорить по-русски почти сразу же, как освоила азы итальянского. Она переписывалась с матерью, возможно, звонила ей, даже говорила со своим настоящим отцом. И родители, ваши, Илья Петрович, родители, жили надеждой на встречу с дочкой в России, на своей земле, потому что господин Домани твердо обещал им привезти к ним девочку, как только та закончит школу. Но ваши родители так и не дождались, когда их дети переступят порог родного дома…

– Намекаете на меня?

– А что мне намекать?

– То, что после армии я не поехал в родительский дом, а пустился в странствия? Да так и не нашел за двадцать лет времени, чтобы навестить отца и мать?

– Не поехали после армии в родительский дом? Это не совсем так, Илья Петрович. Взгляните на свой паспорт, где вы были прописаны до того, как объявились здесь. Разве не у родителей? Почему не предположить, что вы встречались с ними, только не вы навещали их, а они вас… Впрочем, это уже из другого шоу.

***

Напоив Светлану чаем, единственным из напитков, в которых он мог разбираться, Илья проводил ее до машины. Очаровательная редакторша сверкнула-таки напоследок ослепительными зубами и даже слегка, не без манерности, присела, протягивая ему руку на прощание.

– До встречи в Москве, Илья Петрович? Не забудьте созвониться с Кирой, если захотите встретиться с ней помимо студии, хотя лучше бы этого избежать. Она планировала подъехать к нам в первых числах апреля, на это время у нас намечен эфир. Не торопите ее и не задерживайте. Несмотря на молодость, она крайне занятой человек, поверьте мне.

– Я верю вам. Верю, как самому себе.

– А самому себе вы не верите. Очень приятно.

– Может, все-таки на посошок? Что ж это за журналист, который не употребляет?

– Думаете, разговорюсь? – Светлана открыла заднюю дверцу «Волги», обозначив свою решимость. – Нет, Илья Петрович, я связана обязательствами. Я и так уже сказала вам больше, чем того требовали обстоятельства. У меня, извините, контракт, при всех моих к вам симпатиях. Кира вам все объяснит при встрече. До встречи в Москве!

– Добро… Семь футов тебе под киль, – глухо проворчал Илья, когда дверца уже захлопнулась и заработал мотор. – А мне мачтой по палубе.

***

Китаец, как всегда, улыбался, или губы у него так смыкались, от рождения, в мечтательную созерцательность, что ли, Иванушки дурачка, – как будто знает, подлец, некую хитрую тайну, с которой жить ему легко и приятно, а щука из проруби у него на побегушках…

– Что это ты мне принес, никак идола?

Илья выложил перед ним на стол с неизменным цветастым чайнищем фигурку человечка, грубовато вырезанного из мягкой липы. Деревянный мужичок в два вершка ростом стоял в широких штанах на полусогнутых, приоткрыв рот и разводя от узких плеч руки. Ладони он выставил вперед, на всеобщее обозрение, а вот что хотел этим сказать… Похоже, нечего было ему сказать, этому липовому парню с отвисшей челюстью.