Память, Скорбь и Тёрн

Уильямс Тэд

А мы-то кто, мы, эрнистири, если уж на то пошло? — думал он. Со времен Эрна Великого кто из наших западных земель поразил мир своим величием? Тестейн, захвативший Хейхолт у Сулиса? Может быть. Но кто еще? Где эрнистирийский зал фонтанов, где наши дворцы и церкви? Тем мы и отличаемся друг от друга.

Он посмотрел на шпиль кафедрального собора эйдонитов, дворец Ликтора и Матери Церкви. Мы, эрнистирийцы, не хотим приручать горные потоки, мы строим около них наши дома. У нас нет безликого бога, прославляемого башнями более высокими, чем деревья Циркколя. Мы-то знаем, что боги живут и в этих деревьях, и в камнях, и в реках, брызжущих выше любого

фонтана на спуске с Грианспогских гор. Мы никогда не собирались править миром. Он улыбнулся про себя, вспомнив Тайг в Эрнисавдарке, замок, построенный не из камня, а из дерева. Это замок с дубовым сердцем, вполне соответствующий сердцам его людей. В самом деле, все, чего мы хотим, это чтобы нас оставили в покое. Но кажется, упоенные славой победных лет, наббанайцы забыли, что иногда приходится сражаться и за это тоже.

Покидая зал фонтанов, Эолер из Над Муллаха повстречал двух легионеров.

— Проклятый горец, — сказал один из них, увидев одежду графа и заплетенные в хвост черные волосы.

— Хеа, знаешь, время от времени пастухам тоже надо поглядеть, на что похож город.

— …А как моя маленькая племянница Мириамель, граф? — спросила герцогиня.

Эолер сидел по левую руку от нее. Сир Флурен, вновь прибывший выдающийся сын Наббана, занимал почетное место по правую руку герцога Леобардиса.

— Она была здорова, моя леди.

— Часто ли вы видели ее при дворе Верховного короля? — герцогиня Нессаланта наклонилась к нему, приподняв изысканно нарисованную бровь.

Герцогиня была красивая строгая старая дама, и вовсе неважно, какой частью своей красоты она была обязана умелым рукам горничных, парикмахеров и портных.

Эолеру не дано было разгадать этого. Нессаланта была как раз такого рода женщина, в обществе которых не чуждый симпатии к прекрасному полу Эолер всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Она была моложе своего мужа герцога, но сын ее был человеком в расцвете лет. Что в ней было неувядающей молодостью, а что искусством? Но, с другой стороны, какое это имело значение? Герцогиня была могущественной женщиной. Большее влияние на судьбы нации имел только сам Леобардис.

— Я редко бывал в обществе принцессы, герцогиня, но у нас было несколько приятных бесед за ужином. Она была, как всегда, восхитительна, но мне кажется, принцесса очень уж тоскует по Меремунду.

— Ах… — герцогиня положила в рот корочку солдатского хлеба и изящно облизнула пальцы. — Интересно, что вы об этом упомянули, граф Эолер. Я как раз получила известие из Эркинланда, что она вернулась в Меремунд. — Нессаланта повысила голос. — Отец Диниван? — Молодой священник, сидевший неподалеку, поднял глаза от своей тарелки. Макушка его была по-монастырски выбрита, но оставшиеся волосы были кудрявыми и длинными.

— Отец Диниван, личный секретарь его святейшества, Ликтора Ранессина, — объяснила герцогиня. Эолер сделал потрясенное лицо. Диниван засмеялся.

— Но это не говорит о том, что я обладаю большим умом и талантом. Ликтор одинаково привечает меня и голодных собак. Эскритор Веллигис очень сокрушается. «Санкеллан Эйдонитис не псарня!» — говорит он Литору, но его святейшество улыбается и отвечает: «Светлый Ард тоже не детская, но Всеблагой Господь дозволяет своим детям оставаться здесь, несмотря на все их проказы». — Диниван поднял широкие брови. — Трудно спорить с Ликтором.

— Это правда, — спросила герцогиня, пока Эолер весело смеялся, — будто бы когда вы видели короля, он сказал,

что его дочь отбыла в Меремунд?

— Да, да, правда, — серьезно ответил Диниван. — Он сказал, что она больна и врачи рекомендовали ей морской воздух.

— Я очень огорчен, герцогиня. — Эолер смотрел мимо нее на герцога и сира Флурена, которые тихонько беседовали о чем-то под шум ужина. Удовольствие для утонченных людей, подумал он. Наббанайцы определенно переоценивают громкое застолье.

— Что ж, — сказала Нессаланта, откинувшись в кресле. Вокруг суетился паж с чашечкой для омовения рук, — это просто доказывает, что нельзя требовать от людей того, что не в их силах. В жилах Мириамели, конечно, течет кровь наббанаи, а наша кровь соленая, как морская вода. Мы не можем жить вдали от побережья. Люди должны придерживаться своего места.

Так что же, размышлял граф, вы хотите сказать мне этим, моя милая леди?

Чтобы я уезжал к себе в Эрнистир и оставил в покое вашего мужа и ваше герцогство? Чтобы, грубо говоря, убирался восвояси?

Эолер задумчиво наблюдал за разговором Флурена и Леобардиса. Было ясно, что он попал в ловушку: не было никакого приличного способа оставить герцогиню и вмешаться в их беседу. Тем временем старый Флурен обрабатывал герцога, передавая ему улещивания Элиаса. А может быть, угрозы? Нет, пожалуй, нет. Элиас не стал бы посылать с этим величественного Флурена. Для этого существовал Гутвульф, Рука Короля, всегда готовый выполнить подобную миссию.

Оставив всякую надежду, он завел ленивую беседу с герцогиней, но сердце его в ней не участвовало. Он был уверен, что Нессаланте известна цель его приезда и эту цель она не одобряет. Бенигарис был зеницей ее очей, а он весь вечер умело избегал Эолера. Нессаланта была честолюбива и прекрасно понимала, что лучше обеспечит судьбу Наббана присоединение к сильному Эркинланду, даже тиранствующему и жестокому. С ним не могли сравниться язычники маленького Эрнистира.

К тому же, внезапно понял граф, у нее же есть дочь на выданье, леди Антиппа. Может быть, ее горячий интерес к здоровью Мириамели не просто забота доброй тети о любимой племяннице?

Он знал, что дочь герцога Антиппа уже давно была обещана барону Дивисаллису, фатоватому молодому аристократу, который сейчас боролся с Бенигарисом на дальнем конце стола. Но ведь Нессаланта могла желать для своей дочери и чего-то большего.

Если принцесса Мириамель не захочет — или не сможет — выйти замуж, герцогиня подумает о Фенгбальде. Граф Фальширский — куда более удачная партия, чем второсортный наббанайский барон. А герцог Леобардис тогда будет намертво связан с Эркинландом.

Так что теперь, понял граф, надо будет волноваться не только за Джошуа, но и за Мириамель. Боже, какая путаница!

Интересно, что бы сказал обо всем этом старый Изгримнур? Он и без того жаловался на вечные интриги. Да у него борода бы загорелась!

— Скажите мне, отец Диниван, — сказал граф, оборачиваясь к священнику. — Что говорят ваши святые книги об искусстве политики?

— Что ж, — умное, некрасивое лицо Динивана на мгновение омрачилось. — Книга речей Эйдона часто говорит о разных злоключениях народов. — Он немного подумал. — Вот одно из моих любимых мест: «Если твой враг придет говорить с тобой с мечом в руках, открой дверь, чтобы говорить с ним, но держи меч в руках своих. Если он придет к тебе с пустыми руками, с пустыми руками встречай его. Но если он придет к тебе с дарами, встань на своих стенах и бросай в него камни».