Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Сборник

IV. Когда истекло семь лет сверх означенного, мы, проведя короткое время в царском дворце, чтобы не остаться незнакомыми с тамошними обычаями и к ним непричастными (ведь и это называется воспитанием), нашли руководителя для дальнейшего совершенствования в словесных науках: звали его Продром, жил он в Скамандре [463] .

Отогнав тяжелые напавшие на нас сновидения и стряхнув парящие над нами грезы, ничего не получив от владыки из того, что он дает к нему прибегающим, мы страстно стремимся к тому, чего добивались, не потому, что путь длинен и опасен, и не потому, что мы не могли выдержать натиска недружелюбия со стороны тех, кому выпал жребий там править, — ведь Скамандр не был тогда под властью эллинов. Но как мне выдержать переход из одной страны в другую, враждебную? Когда охранялись границы, чтобы никто не переходил их, мы проделали путь по местам непроходимым и пришли неизвестно как, обращая взор к небу, уповая на высочайшее предводительство и охрану. Так, обходя все сторожевые посты и избегая всякой опасности благодаря спасителю, нас направляющему, мы пришли к тому, к кому стремились.

463

Скамандр — река и местность в Троаде.

V. О, как же промыслитель смиряет правящий народ и, нисколько не отступая от его обычаев, его укрощает!

И вот я слушал арифметику у Никомаха, а у Диофанта так называемую науку о прорицаниях,

правда, не все, а лишь столько, сколько знал сам учитель, как он говорил; также изучал я геометрию на плоскостях и в объемах, и еще нуждающимся он давал знания о шарообразных телах и о простых оптических приборах и о зеркалах, я же целиком предался астрономии — не той, которая сброшена на землю имеющими разум и которая покидает тех, кто не имеет разума, но уводящей к свершениям, к гибели и возникновению, к преодолению времени и к другим сложным вещам, астрономии, нечто приносящей от вышних миров, которая объясняет устройство неба в целом и по частям, объясняет движения звезд, как они все несутся вместе с целым и его частями, какие из них обладают совершенно иной, точнее противоположной силой действия, — и это она показывает; она представляет наглядно повсюду их восходы и закаты, их стояния на небе, их положения и отклонения, их изменения, частью действительные, частью кажущиеся, их увеличения днем и ночью, неодинаковые всегда, их равенства, смену одних времен года другими, их постоянства, или лучше, подобия. И многому в таком роде учит астрономия, причины всего объясняет, так что вещи становятся понятными, если их обозначить буквами; она не нуждается ни в риторике, ни в грамматике.

VI. Изучив детально эту науку, как подобает, я начинаю мучиться над силлогистикой, и, пройдя в ней надлежащий курс упражнений (ведь я был в силлогистике первым, как и в искусстве слова самым искушенным), я перехожу к физике. Я прошел ее до конца, ведь я умел уже двигаться вперед, пользуясь только комментариями и справочниками, и тогда я опять бегу в Нимфей [464] без всякой помехи, и за этот жребий воздаю должную благодарность подателю. Затем я сделал своей заботой составление речей — учебных, асклепиадовских, надо ли перечислять их? —и беру в руки святые книги, вдохновленные божьим духом, потому что я и раньше часто общался с мудрецами духовными и предпочитал ночь, освобожденную от дневных забот, так я был ранен любовью к ним, находил в них побуждение для духовных наук и для светских, потому что они могут и ум очистить, и просветить в занятиях богословием, и характер упорядочить наставлениями и примерами. Но о научном и истолковательском рассмотрении этих сочинений я скажу в другое время.

464

Нимфей — местность и город в Иллирии.

ОТКАЗ ВЛЕММИДА ОТ ПАТРИАРШЕСТВА [465]

XI III….Царь обещал мне почести, славу и все, что имеет значение для человека, но о славе божьей не было и речи. А я полагал, что должно принять на себя бремя иерархии ради божественной славы. И так как я не соглашался, царь опять повторил земные обещания. «Ты хорошо знаешь, — сказал царь, — что весь собор архиереев только тебя одного избрал и что клир, монахи, народ и войско с радостью приняли твое избрание; согласен ли я, чтобы ты был патриархом, говорить излишне, сами обстоятельства свидетельствуют. Я обещаю окружить тебя такими почестями и славой, какими ни один из царей не удостаивал патриарха. Какая же причина твоего несогласия и что оно значит?» Говоря это, царь кланялся и просил не отказываться, но принять патриаршество.

465

Перевод взят из кн.: В. И. Барвинок. Никифор Влеммид и его сочинения. Киев, 1911.

На это я отвечал ему: «Если бы я услышал о чести божьей, то дал бы благоприятный ответ, а теперь что я могу сказать и как ответить, коль скоро не ищу чести для себя, так как человеческая честь скоропреходяща и бесполезна?» Царь ответил: «Теперь ты не ищи чести божьей!» Тогда я сказал: «Мне ли не искать чести божьей? Да какой же чести искать мне, несчастнейшему? какое слово осужден я услышать за множество моих беззаконий! Гром и молния, почему вы медлите? Почему не поднимитесь и не разрушите все как можно скорее? Испепелите, если возможно, того, кто осужден слышать такую речь! Господи, если я от всей своей силы не ищу твоей чести, то немедленно уничтожь меня с земли, изгладь меня из книги живых и богоспасаемых, если я не стану заступаться за твою честь. О, несчастье, очевидцем которого я сделался! Слушай, небо, и внемли, земля, я отказываюсь от предстоятельства и отвергаю его! И если бы мне даже грозили изгнание и голод, истязания, отсечение членов и насильственная смерть, я не приму пастыреначальничества!

Георгий Акрополит

(около 1217–1282 гг.)

Наряду с Никифором Влеммидом, Георгий Акрополит — виднейший и характернейший деятель никейского периода византийской культуры. Перебравшись юношей в Никею из захваченного крестоносцами Константинополя, он в качестве соученика Феодора Ласкариса (будущего Феодора II) поступил в обучение к Влеммиду; с 1246 г. он и сам вступает в число наставников своего бывшего соученика. Придя к власти, Феодор II использовал Акрополита для дипломатических поручений, а кроме того, доверил ему должность военачальника в кампании 1257 г. против Михаила II, деспота эпирского, что, впрочем, окончилось для Георгия большой неудачей: он попал в плен и был освобожден лишь в 1260 г. В следующем году он прибыл в отвоеванный Константинополь, где занимался важными делами церковной и государственной дипломатии.

Важнейшее сочинение Георгия Акрополита — прозаическая хроника, излагающая события от падения Константинополя в 1204 г. до его возвращения в 1261 г. Кроме того, Акрополит занимался богословской полемикой (по актуальному для эпохи вопросу об исхождении св. Духа, связанному с церковно–политическими отношениями между Византией и Западом), писал речи, составил стихотворное вступление к письмам своего патрона Феодора Ласкариса II; но до подлинной поэзии он поднялся только один раз — когда писал стихи на смерть Ирины Комнины, дочери Феодора Ласкариса I и супруги Иоанна Дуки Ватацы. Собственно говоря, перед нами еще одно стихотворение «на случай»; но в нем неожиданно открывается такая глубина чувства и человечность, какую нелегко отыскать в мирской византийской поэзии. Это относится прежде всего к тому разделу, где Ирина вспоминает свое счастливое замужество. Характерно, что это на редкость живое и цельное выражение чисто земного идеала молодой силы и взаимной любви дано поэтом в контексте надгробного плача и через призму смерти. Языковые и стилистические особенности стихотворения характерны для никейского классицизма.

Эпитафия поддается точной датировке: между 1241 г. (смерть Ирины) и 1244 г. (новая женитьба Иоанна III).

НА СМЕРТЬ ИРИНЫ, СУПРУГИ ИОАННА III [466]

Остановись, о путник! ты направил взгляд Не на простое, жалкое надгробие; Затем, что слава в нем лежит немалая, В гробу, увы! сложили не презренный сан. Узнав, чья дочь в могиле сей покоится, Пролей в печали

слезы, если можешь ты, Об общей доле смертных, о величии, Что легче и превратней, чем полночный сон [467] , И тени ускользнувшей ненадежнее. Да, тот, кто нынче дышит горделивостью, Кто славою украшен, чей возвышен род, Кто светом явлен миру восхищенному, Умрет назавтра, как трава увядшая И как цветок засохший, по Писанию [468] . А потому ты должен в сострадании Своей душою горестный принять рассказ. Была я Рима Нового владычица [469] , Могла гордиться и величьем дедовским, И новозданной славою родителя, От детских лет уже причастна пурпуру, Придя в сей мир как царственной четы побег. Мой дед был царь предела Авсонийского [470] , Алексий Август, отпрыск предков Комнинов; Отец же, славный родом и достоинством, Феодор тот, кого зовут Ласкарисом, Кого молва стоустая величила За подвиги, победы и воительства, И за отвагу, в битвах воссиявшую. От самого от лона материнского Судьбы высокой приняла я почести, Монаршего удела достославный знак — Моя глава была венцом увенчана, И слава колыбель мою лелеяла. Во цвете лет девических судьба дала Мне разделить и ложе, и владычество С таким супругом! Стать его державная Изобличала явно благородства блеск, Ведь был он Дукой, мужем крови царственной! Он был как бы второй Давид по кротости, Как бы Самсон — по мощи необорных рук. И с ним я сочеталась, с юным юная, И по любви взаимной с ним в одно слилась. Связало нас законное супружество, Но крепче страсть связала обоюдная: Супружество смесило нас в едину плоть, Любовь же душу нам дала единую. Да, я любила крепко, он — еще сильней, Да, я дарила радость и брала ее! Он был мне дорог, как очей сияние, Но я ему дороже, чем сиянье глаз, — Усладой духа, сердца подкреплением! Да, в том, как щедро этот был украшен брак Душа и плоть имели долю равную. Еще мы не коснулись до житейских зол, Еще цвела в нас юность неувядшая, Был срок для ликования весеннего, И жизнь в избытке нас дарила радостью. И слава, и богатство, и величие, — Одним скажу я словом: всё, что надобно Для царственного сердца в утешение, — Все это в изобилье нам несла судьба: Победы в битвах и удачи славные, И нашего престола умножалась власть. Она над Геллеспонтом устремила путь Из Азии в пределы Европейские, Простерлась в Македонию и Фракию И до ворот достигла Константиновых [471] . С разбоем италийским ныне кончено, Они повсюду изгнаны и прогнаны, В пределах Авсонийских им приюта нет, Ни в той земле, что на восход простерлася, И ни в пределах Европейских Запада. Все острова свободны, спасена земля; Лишь Константинов град еще в пленении. Но вот, увы! нежданно беспощадная Приходит смерть, из ножен меч изъемлется, И я прощаюсь с жизнию во цвете лет. Увы, судьба не пожалела юности, Мое до срока загубила счастие, Еще в цвету прекрасную отсекла гроздь И бросила погибели и тлению. И мужество супруга достославное, И сила, поборающая беды все, Увы! помочь бессильны были в горести: Бессилен меч, копье бессильно бранное И бесполезен всякий боевой доспех, — Ах, как бороться с силой невещественной? Ему одно осталось: горько слезы лить И днем и ночью в вечных воздыханиях. И как не плакать? Как тоску обуздывать? О, как сдержать стенание сердечное? Как бурю в сердце удрученном выдержать? Как вынести в душе своей напор валов?..

466

Перевод выполнен по изданию: R. Cantarella. Poeti bizantini. Milano, 1948.

467

Реминисценция одновременно из Библии (Иов, 20, 8) и из классической античной поэзии (ср. Эсхил, 298).

468

Псалом 90, 6.

469

Новый Рим — постоянное в византийской литературе обозначение ромейской державы.

470

Авсония — собственно, Италия, в словоупотреблении Акрополита — Византийская империя.

471

В 1235—1236 гг. Иоанн III осаждал Константинополь, но не смог взять его из-за предательства союзников-болгар.

Мануил Фил

(около 1275 — около 1345 г.)

Биография Мануила Фила из Эфеса не вполне выяснена. Известно, однако, что это был человек, немало повидавший на своем веку: он отправлялся с дипломатическим поручением на Русь, а кроме того, как явствует из его стихов, ездил в Персию, Аравию и Индию. Попав в немилость, он должен был испытать узилище — участь, от которой византийцам, сколько–нибудь близким ко двору, зарекаться не приходилось.

Вероятно, с далекими путешествиями Фила связана его любовь к рассказам об экзотических зверях. Императору Михаилу Палеологу он посвятил пространную (в 2015 триметров) поэму «О свойствах животных», описывающую разнообразных четвероногих, птиц и рыб с большим количеством заимствований из сочинения Клавдия Элиана (II в.) «О животных». С особенным удовольствием Мануил Фил говорит о фантастических зверях — единороге, онокентавре (ослокентавре); раздел, посвященный катоблепу, мы и приводим. К этому же типу относятся и еще две дидактические поэмы Мануила: «Краткое описание слона» и «О растениях».