Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Сборник

Несмотря на большую и постоянную занятость государственными делами, Метохит никогда не оставлял занятий наукой. Его эрудиция и разносторонность интересов были необыкновенными не только для тех времен; ему могли бы позавидовать люди поздних эпох. Его любимый ученик, а впоследствии известный византийский писатель, Никифор Григора, дает ему такую характеристику: «Он был живой библиотекой и ясной отгадкой для загадок; сколько людей ни прикасалось к наукам, он всех обгонял в короткое время». Однако тот же Григора отмечает, и притом с сожалением, что Метохит ни на ком из древних не смог остановиться как на непререкаемом авторитете и лучшем для себя образце. Начав с риторики, освоив технику особенно популярных тогда «прогимнасм», Метохит уже в довольно пожилом возрасте обращается к изучению математики и астрономии. Он был знаком с сочинениями выдающихся эллинских астрономов — Феона, Птолемея, Евклида. Во многих его сочинениях ясно ощущается его преклонение перед Платоном, хотя знал он решительно все, что было известно в его время из классической науки. Занятия наукой Метохит ценил безусловно выше, чем занятия политикой. Плодом его ученых занятий явилось колоссальное количество сочинений, часть которых по сей день не издана. Все наследие Метохита делится на следующие жанровые группы: 1) философские сочинения смешанного характера; 2) риторические сочинения; 3) сочинения по астрономии и математике; 4) эпистолярное наследие; 5) поэзия.

В риторике и философии Метохит обнаруживает практический ум, он стремится приспособить эти предметы к интересам государства. Поэтому форма «прогимнасм» часто используется им для выражения своих политических или философских взглядов. В этом отношении особенно замечательны его так называемые «Смешанные сочинения» (Miscellanea), или «Гномические заметки и памятки» . Это сборник самых разнообразных трактатов, напоминающих «Моралии» Плутарха. Метохита интересуют и вопросы этические: он рассуждает, какая жизнь лучше — в браке или безбрачная, праздная или в делах. Иногда он обращается к темам литературно–критическим, и тут его объектами становятся Ксенофонт, Плутарх, Синесий и Дион Хрисостом. Чрезвычайно риторична по форме и столь же серьезна по содержанию 82–я глава «Заметок», обсуждающая вопрос о недостатке денег в государстве. Интересно отметить, что современник Метохита, Георгий Пахимер, нашел для себя в этой теме лишь материал для декламации, как бы оправданной при помощи цитаты из Демосфена.

Группу риторических сочинений Метохита составляют похвальные речи Никее, Константинополю, различным святым, надгробные речи и две речи против врагов образованности. Поэзия Метохита имеет два тематических направления — автобиографическое и дидактическое. У него есть, например, поэма в гексаметрах «О математическом виде философии и особенно о виде ее, связанном с гармонией». Все поэтические произведения Метохита относятся к последнему периоду его жизни. Поэтому в них много жалоб на одиночество, на постигшие его неудачи, главной из которых Метохит, видимо, все–таки считал необходимость предпочитать политику кабинетной жизни ученого. Несмотря на ту неприязнь к Эпикуру, которую он выражает в заметке о Плутархе, его постоянным идеалом в течение всей жизни была именно эпикуровская «созерцательная жизнь» , основанная на освобожденности от дел — в этом, видимо, и заключалась подлинная трагедия писателя.

О ПЛУТАРХЕ [474]

Теперь следует вспомнить о Плутархе и об огромной мудрости этого человека; о нем, пожалуй, легко сказать в общих словах, как бы выхватив совершенно произвольно из обширного материала короткие куски; но, вероятно, трудно придется тому, кто, не охватывая всего и отклонив многое, тщательно выберет кое–что и использует для своей цели; однако, обратившись к воспоминаниям, надо говорить о Плутархе так, чтобы слова создавали живой его образ. То, что мы хотели бы и могли бы сказать, целиком и полностью в нашей власти, мы ничем не связаны; но никто из нас не сделал бы ничего полезного и даже не нашел бы правильного пути, если бы мы не могли правдиво изображать действительность.

474

Перевод выполнен по изданию: «Theodori Metochitae Miscellanea philo- logica et historica». Lipsiae, 1821.

Итак, оказавшись по природе восприимчивым к разнообразным знаниям, Плутарх очень легко умеет пользоваться всякими учениями; стремясь все рассмотреть и осмыслить, этот человек не оставил в стороне ни одного раздела, ни одного способа воспитания, тогда как многие знаменитые и образованные люди древности да, пожалуй, и некоторые наши современники чувствовали себя хорошо только в тех науках, которые ближе их складу ума, а прочее для них было неприемлемо и доступно лишь в виде каких–то отрывочных сведений, так что с этими людьми, как и с любыми мужами ученой породы, очень легко общаться и подражать им; одни из них занимаются серьезным делом, может быть, и достойным пристального внимания, а другим это не свойственно; что же касается вещей менее значительных — речей важных и второстепенных — это дело любителей прекрасного и словесников.

Но Плутарх, как я уже сказал, имеет природную склонность ко всему и охотно исследует и крупные и мелкие вопросы воспитания, не разделяя их на великие и ничтожные; более того, он относится ко всему с любовью, и нет такого предмета, коснуться которого он не счел бы нужным из–за своей ненасытной жажды знаний и нескончаемого стремления насладиться всем самым прекрасным, тем, что иные люди делят на части, из которых они бесповоротно выбирают что–то будто бы важное и тратят на это всю жизнь полностью, полагая, что они удовлетворены и для них этого достаточно, чтобы заслужить всеобщее внимание и почет; так бывает оттого, что у подобных людей мелкая душа, или оттого, что в области прекрасного они довольствуются самым малым и копаться в мелочах не доставляет им неприятности. А для Плутарха, я повторяю, природа сделала родной любую отрасль науки, его заботило все, старание его не ослабевало, если даже ему приходилось трудиться в одном случае больше, чем в другом, хотя он, как мне кажется, не считал возможным тратить очень много времени на то, что, по его мнению, можно было рассматривать как нечто второстепенное; на первое место в жизни он ставит философию; он пользуется ею в высшей степени определенно и на словах и на деле, применяя эту науку и к познанию жизни и к суждению о ней. Поэтому в большей части своих сочинений он касается этических установлений, государственного устройства, правил поведения, и он проверяет свои положения, по которым следует жить, и свои выводы на примере того, что было до него. Отвлеченные науки о природе, их содержание мало интересуют его, а более очевидно, что он стремится к наукам точным. Также очевидно, что этими науками он занимается в достаточной мере, вовсе не отказываясь говорить, откуда он что берет. Именно он спорит со стоиками, уличая их и в неверных суждениях о природе и во всем остальном; он уличает их в том, что они противоречат не только действительности, но и самим себе. Бесспорную ценность представляет собой Плутарх как свидетель тех философских учений, самый расцвет которых совпал с его временем, начавшись незадолго до него и прекратившись немного спустя после его смерти, учений, которые упорно развивали общие положения философов и их мысли о вселенной, показав при этом какой–то путь совершенствования в знаниях и обнаружив большой труд кропотливого исследования.

Немало вопросов о природе Плутарх старается объяснить сам, прилагая очень большие усилия, и во многих своих сочинениях вспоминает о тех, кто занимался точными науками, высказывая при этом собственные суждения, несомненно тщательно их продумав; и поэтому он в состоянии говорить об этом предмете, а именно о родоначальниках и о выдающихся ученых, живших до него, — он причисляет к ним Пифагора, его учеников, Евклида, Платона, Гиппархов, Архимеда и всех из того же войска и хоровода. На него еще не оказали влияния тогдашние Птолемеи и Феоны, его интересуют и дают ему большое поле деятельности все виды философии: он показывает их непреходящее значение и скрытые в них сокровища мудрости. И мне кажется, что если кто–нибудь изгоняет Плутарха из этой области знания — дает ли сам Плутарх для этого повод, или не дает, — такой человек, пожалуй, пострадает и навлечет на себя гнев, так как он невольно, а может быть и сознательно, но во всяком случае нелепо лишит ученого его разносторонности.

А я совершенно убежден, что Плутарх в высшей степени достоин почитания за всякие знания, многогранность и память, и я не знаю, может ли сравниться с ним кто–нибудь из мудрых людей на протяжении целого века; ведь он показывает, что он изучил всю философию и в ней все вопросы, над каждым из которых всячески трудились ученые, изучил все, что было до него в действительности, так сказать людские деяния и, кажется, не счел ничего достойным презрения — относилось ли это к первоначальным знаниям, опыту или к делам божеским и человеческим.

Он одинаково принимает участие во всем и не придерживается одной какой–нибудь философской школы, чтобы зависеть от нее и получить ее имя, как делают почти все воспитанники философии. Во времена Плутарха и немного после него был распространен такой обычай: некоторые люди, связавшие жизнь свою с философией, не считали себя ни платониками, ни последователями Аристотеля, т. е. перипатетиками, и уж во всяком случае ни кем Другим в большей или меньшей степени, чтобы, сосредоточившись на какой–то особой части философии, пользоваться ее положением и названием. Так и Плутарх знает все и никогда не обнаруживает невежества, делая себя общим другом всех философских школ и всех их наставников, словно судья, наблюдающий с возвышения философский агон, борьбу философских атлетов и состязателей, сознательно не отдавая никому предпочтения, но оценивая каждого с точки зрения их пользы для философии и жизни. Он считает нужным отовсюду получить пользу и выгоду для собственной жизни и ученых занятий; исследовав все, он совершенно отвергает взгляды Эпикура как неприемлемые, сопротивляется и спорит с этой системой, используя всю силу своего знания. И мне кажется, вот самое верное определение жизни и учения этого человека: учитель добродетели, он проповедует всякую красоту в жизни и неизменно почтительное отношение к богам, ничего не отталкивает, не отвергает, не оскорбляет чужих обычаев, законов религии.

Эпикур, напротив, любит раздор и настойчиво пытается опровергнуть божий промысел и заботу о делах человеческих, а также и людские установления в том, что касается божества. Он — учитель всяческой гордыни, беспорядочности в религии и в заботе о добродетели, как будто во всем этом нет никакого смысла, а лишь одни пустые домыслы; лишь на словах и в длинной болтовне о вещах несуществующих и пустых, как, например, телесная свобода и праздность, несправедливость и тягчайшее самовластье и другое что–то в этом роде, обещает он ложное блаженство, противореча таким образом всем мудрым, людям, всем выдающимся поборникам правды, всем защитникам прекрасного, проповедуя нечто чуждое философии. А Плутарх, как я уже говорил, отовсюду извлекает полезное для философии, и у него это не бесплодно, и трудно упрекать его, если он не все использует для прикрас и в удобных случаях, но из лучшей и наиболее содержательной части прочитанного отбирает лишь самое ценное. Также он поступает и с теми вещами, в которых есть хоть капля добра и которые могут хоть в чем–нибудь помочь нравственному усовершенствованию, и нет такой вещи, которая представлялась ему маловажной, и он пренебрег бы ее содержанием: он принимает с благодарностью все, что дает ему знание, по причине своей кротости и спокойствия, а также по причине какого–то человеколюбия и любознательности, при отсутствии вместе с этим хвастовства и завистливости, он каждым явлением пользуется, как помощью, кроме одного Эпикура и его сторонников, против которого он на всю жизнь выбрал непримиримую и безоговорочную войну; при этом он всеми стараниями отвращает от душ их учение и догмы, их гнилую и отвратительную мудрость, разнузданность их суждений и их грубый юмор. Откровенно отражает он всякие их доводы и доказывает совершенно противоположное: но если все–таки у них он находит что–нибудь, достойное упоминания и могущее быть удобно применимым из того, что постоянно его заботит, он поступает так, что не стыдится вставлять в текст их положения, в общем спорные, но которые каким–то образом могут быть ему полезны.