Памятники Византийской литературы IX-XV веков

Сборник

Я узнал обо всем этом на другой день, когда по всегдашней привычке пришел к нему для беседы. Ведь он выказывал ко мне большую любовь и доброе расположение с тех пор, как отличил меня и поселил в Хорском монастыре после его обновления. Он почти так же относился ко мне, как к своим детям, не отказывая делиться со мной тем богатством, которым владел он один, — совершенным знанием науки астрономии. Часто даже пред царем и учеными хвалился мною, говоря, что сделал меня наследником своей учености. Еще яснее показал он это в своих письмах ко мне и в стихах, написанных позднее в изгнании, о чем подробнее скажу ниже. Поэтому я, как только мог, старался делать ему добро, часто приходил к нему не для одной лишь ученой беседы, но и чтобы оказать ему приятную услугу. Я обучал его сына и дочь, ту самую, о которой шла речь, растолковывал им загадочное и путаное в языческих и наших книгах, темноту превращая в ясность. Девушка эта была и умна и любознательна. Первое свойство получила она от природы, второе — приобрела сама.

Когда мне рассказали обо всем, что было, я застыл от изумления. Решив, что не могу оставаться безучастным, я подошел к нему и заговорил с ним откровенно: «Малодушествовать в беде пристало людям, не закаленным философией, но никак не тебе, который должен подавать пример выдержки и стоять незыблемо, как крепость. А ты не лучше других ведешь себя, и восхвалить

тебя за это я не могу, дивный ты человек! Философский ум, говорим мы, не должен смущаться даже в несчастье явном и близком и уж подавно тогда, когда беда еще далеко и исход ее скрыт непроницаемой тьмой. Бог ведь многое вершит и для непредвиденного находит путь, и преугаданное отвращает! Будущее, предвещаемое в снах ли, или как–то иначе, окружено бывает, как мы знаем, густым мраком и окутано тайной, как завесой. Многих это смущало и уводило далеко от истины. Неожиданно для себя одни достигали счастливого конца, другие — погибали. Тебе известно ведь, что когда Александр Македонский [511] собирался выступить против Тира, ему на голову нечаянно уронил кость ворон, летевший в высоте. Птицегадатели и прорицатели увидели тут дурной знак и отклоняли Александра от задуманного. Он же не послушался, но перенес тяготы похода, осадил и взял город. Так и греки некогда, во время нашествия персов, думали что их вместе с кораблями поглотит море при Саламине, который грозил им гибелью детей, рожденных женами [512] . Но вот, сами того не ожидая, они разбили неприятеля и рассказами о своих трофеях заполнили целые книги. Лидиец же Крез, пройдя реку Галис, надеялся сокрушить великое царство Кира, однако уничтожил свое собственное [513] . А когда карфагенянин Ганнибал жег Италию [514] , римляне уже представляли себе, как падет Рим, но негаданно стали властелинами почти всей вселенной. Август, второй после Цезаря единовластный правитель Рима, боялся за свою жизнь, когда Антоний и Клеопатра выступили против него с огромным морским и сухопутным войском, однако неожиданно одержал победу над врагами и захватил их владения — Ливию и Малую Азию [515] . Да нужно ли перечислять судьбы божественного промысла? Управляя нашими поступками, он ведет их к неведомому для нас концу, иногда согласно нашим надеждам, иногда вопреки им, иной раз спутывая то и другое, а иной раз вместо одного подавая другое. Это похоже на то, как если бы кто–то собирался из Пирея [516] переплыть Эгейское море, но силою северных ветров был бы вдруг унесен к Криту и Сардинии. Подобное этому все время разыгрывается на суше и на море. Так и теперь: ты ждешь горя, а придет, может быть, радость, и посеянное в печали принесет обильный плод веселья. Нельзя ждать себе в будущем чего–то одного — будь то одного только ужаса или одного только приятного. К тому же, по слову мудрого Еврипида:

511

Александр Македонский взял Тир в 332 г. до н. э.

512

Речь идет о греко-персидской войне 480 г. до н. э. По рассказу Геродота (VII, 141, 142) афиняне перед морским сражением у о. Саламина вопрошали дельфийского оракула и получили ответ: «... Божественный Саламин, ты погубишь сыновей жен твоих или в пору посевов плодов Деметры, или во время уборки» (перевод Ф. Г. Мищенко).

513

По рассказу Геродота (1, 53), лидийскому царю Крезу было предсказано дельфийским оракулом, что в войне с персами он погубит великое царство. Решив, что его ждет победа, Крез начал войну, однако проиграл ее и разрушил не вражеское, а свое собственное государство (в 546 г. до н. э.).

514

В 217—216 г. до н. э.

515

Речь идет о битве у мыса Акция (31 г. до н. э.).

516

Пирей — афинская гавань.

Из уст безвестных и вельможных уст Одна и та же речь звучит различно [517] .

Прочие люди, чтобы они ни говорили, способны вызвать тревогу у одного–двух человек, не более, а ты, которому вверены

царские тайны, ты, лучший из астрономов, можешь всех ввергнуть в отчаяние. Поэтому, если и не ради себя самого, то ради всех остальных прогони печаль со своих уст, стряхни ее с себя. Будь весел, как кормчие, никогда не принимающие унылого вида — ни тогда, когда беда только грозит им, ни тогда, когда она их уже настигла. Ведь они знают, что слово, слетевшее с их уст, внушает спасительную надежду пловцам, и поэтому, веселые и стойкие, языком своим предлагают угощение мужества. И это бывает тогда, когда море бушует, волны вздымаются выше Кавказа, а с неба извергаются потоки и опасность стоит перед глазами».

517

«Гекуба», 295 и сл. Перевод И. Анненского.

Стыдно ему стало наших слов и, насколько мог, он стряхнул с себя печаль, опять стал как прежде, ласков, весел и обходителен со всеми.

6. На шестой неделе четыредесятницы царь позвал к себе патриарха Герасима и бывших при нем епископов, чтобы в их присутствии поговорить с внуком — обличить его дерзость и отвратить его от дум о побеге. Внук, как полагал царь, устыдится свидетелей, смирится и отложит свои замыслы, в противном же случае будет наказан с общего согласия, и наказывающего не станут порицать.

Когда Андроник младший отправился к деду, он взял с собой нескольких человек, которые имели при себе кинжалы и оружие, спрятанное под одеждой, да и сам он шел не безоружный. Между ним и этими людьми было условлено, что они не позволят себе ни дерзкой грубости, ни насилия, если царь–дед обратится к нему с отечески кроткими увещеваниями, но если дед в гневе станет грозить наказанием, то эти люди кинутся к царскому трону, зарежут деда и сделают Андроника Младшего единым полновластным царем. Этих своих сообщников Андроник оставил у входа во дворец, а сам вошел к деду–царю и сел, как обычно, на царском троне. Увещания и обличения

деда показались ему полными отеческой заботы, и поэтому все обошлось без столкновения. Оба царя дали друг другу клятвы — дед в том, что не сделает своим наследником никого, кроме царя–внука Андроника, а внук в том, что не станет ни замышлять, ни строить козней против жизни и власти деда–царя. Согласившись на этом, собравшиеся мирно разошлись.

К Андронику же, едва лишь он вышел, подступили сообщники, связанные с ним клятвой. Они кричали, что он нарушил страшные клятвы, и упрекали его в предательстве. «Справедливо ли это? — орали они, — мы помогли тебе стать грозным, сильным, помогли выполнить твой замысел, а ты нас выдал открыто мечу и бездне адской ?»

Эти укоры и эти речи смутили и устыдили царя. Он призвал к себе великого логофета и просил его быть ходатаем перед царем за этих лиц, чтобы и им была клятвенно обещана безопасность. Логофет же и слышать об этом не желал: «Бога не благодаришь

ты, не дивишься тому, что сам неожиданно остался цел и возвращен к жизни от самых адских врат, скажу я! Знаешь ли, что своей жизнью ты обязан мне и моим детям? Что я расстроил решение, принятое против тебя, и не дал ему осуществиться? Что солнце это ты видишь лишь благодаря мне? И ты еще хочешь просить за этих негодяев, забыв обо всем? Бог с тобой! Порви с ними. Они не побоялись ни молний небесных, ни срама людского и изменили без всякой нужды твоему деду и царю, станут ли они после этого соблюдать клятвы, данные тебе?»

Андроник выслушал эту неожиданную речь, долго стоял молча, затем вымолвил: «Ступай себе» и снова принялся за прежнее. Настала великая, божественная неделя, когда мы вспоминаем спасительные страдания [518] , и царь видел, что внук ведет себя наперекор советам, не обуздывает своих порывов, попирает благопристойность и весь, сказали бы мы, охвачен смятением. Царь–дед негодовал и сердился, так что поникши от тяжелого горя, он дважды и трижды, как исступленный, изрекал своим приближенным: «Погибло и царство наше и церковное благочестие!» Андроник же с рьяной горячностью готовился к побегу, ездил в разные концы и вместе с сообщниками собирался в путь. Старик не постигал затей внука, недоумевал и терялся в догадках. Впрочем то, что делалось, рождало у него кое–какие подозрения и предположения, и замысел внука не укрылся совсем от него, поэтому он решил схватить его и сказал об этом, как о строгой тайне, только патриарху Герасиму. А тот немедля бросился к царю Андронику младшему и сообщил ему все. Андроник стал теперь еще больше спешить с побегом. Исполнить свое намерение он решил вечером в день светлого воскресения [519] . И вот этот день наступил. Как обычно, Андроник попросил и получил ключи от ворот, ведущих к Гиролимне [520] , потому что через эти ворота он имел привычку выезжать на охоту. Была полночь, все спали крепким сном, когда Андроник с соумышленниками покинул город. Оседлав коней, они на другой же день прискакали в лагерь Сиргиана и Кантакузина, которые засели под Адрианополем и ждали их, готовые к торжественной встрече беглеца. Произошло это в двадцатый день апреля года 6829 [521] …

518

Т. е. так называемая «страстная» неделя перед пасхой.

519

Т. е. на пасху.

520

Гиролимна (, у других авторов ' ) — «Серебряное озеро» у стен Константинополя в северо-западной его части, недалеко от Влахернского дворца.

521

Т. е. в 1321 г.

О побеге внука старик–царь узнал еще до восхода солнца.

В тот же день он созвал бывших тогда в Византии архиереев (патриарх ведь умер за день до побега) и велел им письменно осудить Андроника как изменника, а с ним и всех тех, кто ему сочувствует или вздумал бы бежать к нему. Собор архиереев исполнил это без труда. Повсюду можно было видеть, как носят святое Евангелие: в царских палатах, на дорогах, на площадях от народа требовали клятв в том, что он не будет держать сторону Андроника ни мыслью, ни словом, ни делом, а прилепится еще сильнее к старому царю. Вот что происходило в царствующем граде.

А сообщники молодого царя тем временем объявили фракийским городам и селам свободу от налогов и приобрели себе тотчас же беззаветно преданных приверженцев. Все фракийцы, вплоть до Христополя [522] готовы были восстать вместе с молодым царем против деда. Началось с того, что они без всякого зазрения стали убивать откупщиков и сборщиков податей и бесчинно делить между собой забранные у них царские деньги. А меньше чем через неделю несметное полчище пеших и конных, лучников и пращников уже шло из Орестиады к столице, собираясь захватить ее, пользуясь смутами и волнениями в народе, ожидая себе поживы, которую урывают при таких переворотах бесчестные руки. И всем этим заправлял Сиргиан. После четырех дней пути они расположились лагерем вблизи Селимврии [523] и уже готовились двинуться дальше, как вдруг старик–царь предупредил их, послав к ним посольство. Он ведь понимал, что если войско подойдет к воротам столицы, то городской люд не останется спокоен и взбунтуется. Главой посольства был Феолепт Филадельфийский [524] , муж не только украшенный всяческими добродетелями и внушавший всем глубочайшее почтение, но и взрастивший обильный плод разума. Послана была и мать Сиргиана, ведь кому, как не ей, можно было устыдить сына и убедить его не подступать к стенам города, не делать того, что грозило Византии междоусобием, полным разорением имуществ и домов, гибелью мужей и жен, начальников и подчиненных и что обрекало человека, виновного в этом, на нескончаемый позор. Ей поручено было убедить его отвести людей от города и уже потом начинать переговоры. Сиргиан и в самом деле устыдился филадельфийского епископа, сжалился над мольбами матери и вернулся к царю в Орестиаду. Послы от старого царя были посланы туда, и там были приняты важные решения.

522

Христополь — приморский город на юго-западе Фракии.

523

Селимврия (ныне Селивра) — большой город на берегу Мраморного моря в 42 милях от Константинополя.

524

Феолепт Филадельфийский (1250—1324/5 гг.) — церковный политик и писатель, противник сближения с Западом.