Памятные записки (сборник)
Шрифт:
Энергия таланта и ума амортизировалась в бесплодных попытках вдохнуть жизнь в мнимые характеры или, наоборот, выхолостить содержание из реальных ситуаций и реальных характеров. Эта жестокая противоестественная работа обескровила и литературную форму. Деградировало литературное мастерство.
За немногими исключениями, любой роман, пьеса или поэма последнего десятилетия почти ничего не говорят о действительной жизни нашего общества и безнадежно устаревают, едва выйдя из-под печатного станка. Однако все вместе, сгруппированные в неком порядке, они создают (отнюдь не для читателя) любопытную картину литературного процесса и даже
Нынешнее состояние литературы – результат тридцатилетнего пути, проделанного нашим обществом.
Историческая периодизация литературы не совсем совпадает с периодизацией политической истории, но с некоторыми сдвигами соответствует ей.
Литература есть общественное самопознание и, следовательно, общественная самокритика. Вне общественной самокритики нет общественного самопознания. Огосударствление литературы менее всего способствует выполнению ею общественных функций, ибо государство, как одно из порождений общественного процесса, обладает свойством приписывать себе некую самодовлеющую роль, роль безгрешного руководителя этого процесса, слугой которого на деле оно является. Усвоив эту точку зрения государства, трактуя свою политическую роль как прямое отражение государственной политики, литература теряет реалистический взгляд на жизнь общества, теряет предпосылки для подлинного общественного самопознания как общественной самокритики.
Классовость литературы и классовость научного познания означают, что и та и другая обслуживают интересы того или иного класса, что ради того или иного класса художественное или научное познание отказывается от своих специфических методов, отрекается от ценностей, завоеванных художественным или научным познанием. Можно сказать, что изобретение рычага обслуживало родовой строй, но как специфическое достижение научного познания рычаг не может быть отменен никаким другим строем, никаким другим классом и т. д.
Подлинный конфликт в литературе есть конфликт социальный. Таков был конфликт в литературе 20-х годов.
Идеология «культа», заменяя подлинные категории мнимыми, породила в литературе мнимый конфликт, изживая из нее конфликт социальный. Этот мнимый конфликт можно назвать конфликтом «шельмования». В мнимой литературе – мнимая литературная борьба между бесконфликтностью и конфликтом «шельмования» (Панферов).
Сентиментальный конфликт нашего времени. «Виноватых нет. Дурных нет» (поэма Грибачева, С. Антонов).
Истинность, верность познания проверяется практикой. Это относится и к художественному познанию, истинность, глубина которого проверяется общественной практикой.
Измельчание поэзии 30—40-х годов выражается прежде всего в ее общественной практике, в активной поддержке «культа» или, в лучшем случае, в пассивном неприятии его. Иллюзии «культа» так или иначе владели всей нашей поэзией. Ничто в ней не поднималось до прямого общественного протеста.
Одной из причин «измельчания», хотя и не главной, можно считать физическое истребление таланта.
Поэзия должна принять на себя всю меру ответственности за «культ». История нашего общественного развития может лишь объяснить нынешнее состояние поэзии, но вовсе не должна вести к оправданию ее.
У нас много говорят в последнее время о засилье «среднего уровня» в поэзии. И даже некоторые
Я думаю, что оба суждения неправильны. О состоянии искусства судить по среднему уровню нельзя. Судить надо по высшим образцам. Ведь в искусстве, в отличие от науки, средний уровень не отражает общего состояния. Средний физик, решающий частную проблему, должен вместе с тем находиться на высшем уровне современного знания. Его малый успех в частной области, рядом с другими такими же успехами, может стать основанием для неожиданного взлета мысли, стать материалом для гениального обобщения.
В искусстве же для среднего уровня можно почти ничего не знать. В науке средний уровень – это высшие знания и средние способности. В искусстве – никаких знаний и никаких способностей. Хорошо сказал один великий скульптор: «Искусство – место неогороженное, всяк в него лезет, кто хочет».
Я не говорю о злостных невеждах и шарлатанах. Такие бывают и в науке, и в искусстве. Я говорю о честном среднем, о скромном среднем, о том, каких большинство.
Об искусстве надо судить по высшим образцам. Просветительская польза «среднего уровня» в искусстве для широкой публики тоже весьма относительна. Да, действительно, неискушенный читатель осваивает некоторые формальные достижения поэзии, учится преодолевать трудности чтения современного стиха, но вместе с тем он усваивает и посредственные мысли, а порой принимает эти посредственные мысли за истинный смысл поэзии. Ведь суть средней поэзии в том, что она питается посредственными идеями и выражает посредственные чувства. Она не помогает освоить высокое, а уводит от него. Блестящая форма, которая часто доступна и среднему поэту, обманывает читателя относительно мысли. Средняя поэзия – это прежде всего победа формы над содержанием, выхолащивание содержания из искусства.
Именно в кругах средней поэзии бытует мнение, что главное в поэзии – не смысл, а «пластика», «полифония», «артистичность». Но что такое эти понятия, если они взяты в отрыве от идей! Пластика в искусстве – это форма проявления мысли и чувства, совпадение их со способами выражения. Все другое – пустой разговор и шевеление пальцами. Можно привести примеры того, что и крупные поэты, теряя интенсивность мысли и чувства, не могут спастись никакой пластикой и со страшной последовательностью «осереднячиваются», то есть начинают выполнять убаюкивающую или одурачивающую читателя функцию средней поэзии. Крупные становятся средними. Бывает и наоборот.
Как некогда принадлежность к высокому, посредственному и низкому штилю ничего не говорила о таланте последователя одного из этих штилей, так и сейчас среди «посредственных» есть талантливые. В этой аналогии есть свой смысл. Ибо «средний» – это не просто уровень одаренности, а уровень идей и уровень стиля.
Вторая мировая война окончилась не в мае 1945-го, а в марте 1953-го. И только через десять лет после того, как отсвистали пули, стало ясно, что фашизм побежден.