Памятные записки (сборник)
Шрифт:
Интерес к метафизике в значительной степени утрачен, потому что мы жили преимущественно насущными политическими проблемами, а в качестве философии исповедовали диалектический материализм, который является странной смесью гегельянства с наивным реализмом.
Размышления о смысле жизни и необычайные достижения теоретических наук толкают на поиски общего метафизического построения.
(Без названия)
Я не хочу никакого христианства, иудаизма, мусульманства или буддизма. Я против любых названий, религий или идеологий.
Я хочу одного – любви, терпимости и вселенской идеи. И уверен, что все это возможно и в пределах благородного сознания
Хотите бога – имейте его. Не хотите – все равно – будьте терпимы и принадлежите вселенской идее добра. Все остальное – словеса, пустота, безобразие.
Приложения
Из записей 50-х годов
Съезд писателей окончился. Я был на нескольких заседаниях. В вестибюле Колонного (зала. – Г. М.) – кучки народа. Студенты, молодежь. У дверей офицеры в форме ГБ проверяют билеты и паспорта. Внизу, где гардеробная, книжные прилавки. Впрочем, книгами торгуют только в перерывах, иначе многие покинули бы зал заседаний. И так слишком много народу шляется в кулуарах. Большинство знакомы друг с другом. Это «средний» московский литератор или «молодые». Все жалуются: чертовская скука. Но не уходят. Бродят по коридорам, едят бутерброды, курят, передают очередные анекдоты и сплетни. «Сперва съезд шел гладковато, а теперь шолоховато…»; «…И весь “Кавалер Золотой звезды” не стоит хвоста “Золотого теленка”; “Его не выбрали на съезд, а Васька слушает, да ест…”» (это про Грибачева).
Худо ли, хорошо ли, но съезд идет. И это, конечно, большая сенсация. Все ждут. Чего? Что-то должно произойти, что-то, от чего литература вздохнет, воспрянет. Под всеми шуточками и брюзжанием проскальзывает эдакая надежда. Но пока ничего не происходит.
В зале нет оживления, но нет и тишины. Бесчисленные ораторы сменяют друг друга, провожаемые жидкими аплодисментами. Стоит легкое жужжание. Когда объявляют интересного оратора, происходит движение, зал наполняется. Слушают с интересом – Михалкова, Овечкина, Федина. Любая острота или критика в адрес руководства Союза (писателей. – Г. М.) находит отклик. Вообще аплодисменты сорвать легко – нужно ругаться. Но выступления забавные или любопытные тонут в официальных речах «националов». Жадное ожидание ничем не вознаграждается.
Президиум редко полон. Опершись головой на ладонь, сидит Катаев. Сонно помаргивает Маршак. Он старый и усталый. Симонов водит карандашом по бумаге, может быть, картинки рисует. Лицо у него одутловатое, нездоровое, хотя и не лишенное энергии и ума. При желании его внешность можно считать благородной. Приходит Сурков. Чем больше он стареет, тем больше становится похож на волка из сказки про Красную Шапочку. Седой, в очках и якобы добродушный. Шепчется с Фадеевым. Тот сидит, моложавый, подтянутый, востроносый. Явно недоволен. Порой суживает глаза, лицо становится злым. Нервно поигрывает желваками на скулах. Регулярное пьянство не сказывается на его наружности, в лице видны острота, недобрый прищур. Передают его слова: «Ну и скуку вы развели у себя на съезде».
Он как будто держится в тени, но невидимые силы притяжения, ощутимые в президиуме, явно тянутся к нему. Зря он ругает скуку, в ней немало и он виноват. Сидит в президиуме Корнейчук, человек внешне ничем не примечательный. Идут разговоры о его новой пьесе. Ходит слух, что она одобрена «наверху». Понимает ли он сам, что написал страшную картину?
Честно сидят в президиуме национальные писатели. Имен их не знаю, кроме милейшего Расула Гамзатова. Он добросовестно слушает.
Нужен ли съезд? Об этом спрашивают себя и друг друга. Ждали
Никого сильно не били, не уничтожали. И это благо. Тон царил если не благородный, то сдержанный. Даже Софронов (каков!) и тот требовал дружеской критики. Но свежее, мощное слово не прозвучало. Кто мог произнести его? Фадеев? Слишком много грязных дел так или иначе связано с ним. Есть мнение, что без него было бы хуже. Может быть. Но на роль героя он не годится. Симонов? И он потерял право на свежее слово. А ведь сколько времени держался в рамках порядочности. Не выдержал, испугался, кишка тонка оказалась. Либерал – он всегда либерал. Он делает добро, покуда это ему ничем не грозит, фрондирует до первого окрика. Федин? Он не борец, тихий интеллигент. Не ему формулировать политические идеи, не ему вести за собой. Эренбург? За него многие из читателей. Но смог бы он говорить от имени литературы, когда такие люди, как Шолохов, говорят о нем с пренебрежением и враждой. Леонов?..
Один Шолохов обладает достаточным авторитетом, силой гения, бесспорностью содеянного. Но великий писатель не сумел быть великим человеком. Может быть, и его скрутило время, измельчило натуру, одаренную от природы могучим талантом. Вместо того чтобы развиться, стать судьею и арбитром, провозгласить принципы, без которых невозможно развитие нашей литературы, он опустился до степени мелкого сутяги, опозорил свой талант и звание русского писателя. Чехов по капле выдавливал из себя раба. Чехов проделал великий путь от мелких юмористических безделушек, от мелкого критиканства до большой думы о времени. Шолохов проделал путь обратный. Может быть, время, среда виноваты в этом. Кто еще из великих русских писателей вел бы себя так мелко и недостойно?!
Итак, простое, откровенное и смелое слово не было сказано. Значит ли это, что съезд вовсе не удался, вовсе не сыграл положительной роли? Нет. Наше общество очень медленно просыпается от гипноза. Слишком трудные годы лежат за спиной нашей литературы. Любые, даже небольшие проявления проснувшегося самосознания, общественной самооценки нужно приветствовать.
На съезде ясно выявилось, пусть не сформулированное словами, но ощутимое всеми неблагополучие в нашей литературе, а значит, и во всей идеологии. На съезде стало ясно, что группе мракобесов, реставраторов, выразителей вонючих идей противостоит сильный отряд честных, порядочных людей, не совсем растративших свой идеологический багаж. Фактически эти люди и победили. Эта победа не закрепилась в организационных формах, но она была достаточно явной. Они могли стать хозяевами положения, если бы не таинственная поддержка, которую получала «извне» «казачья группа». У власти в Союзе писателей оказалась группа промежуточная, «либералы», которые в душе скорее недолюбливают «казаков», чем сочувствуют им. На данном этапе и это хорошо.
Тезисы о современном состоянии литературы
Как ни глубок упадок нашей литературы, как ни ничтожна ее общественная функция и ее способность осмыслить действительные жизненные процессы, но и она пассивно, против воли или поневоле по-своему эти процессы отражает. Сами ее недостатки, а еще более причины этих недостатков свидетельствуют об определенных сложившихся общественных отношениях.
Внутренним противоречием самой нашей литературы является тот факт, что перед ней всегда ставились общественные задачи, и образцом для нее служили писатели с острой социальной проблематикой, но для решения этих задач она не могла воспользоваться реальным жизненным материалом и выразить его в форме реального человеческого характера, следовательно, лишилась содержания.