Памятные записки (сборник)
Шрифт:
Не знаю, кто придумал этот стиль, от кого был перенят. Думаю, что от обериутов, но без их игры и остроумия, без прелести мистификации. И наверное, не Бродский, а его старшие приятели – Рейн, Бобышев и еще те, кого я не знаю, все это ввели в моду. А Бродский лишь воспринял и усовершенствовал. А теперь уже более молодые «работают» под Бродского.
Оттуда истоки его манеры чтения, тоже имеющей сотни подражателей в Ленинграде. Но манера эта, конечно, его собственная. Выбрано было лишь направление – тоже эпатирующее, выказывающее неуважение, а скорее – показное безразличие
Бродский по всем канонам читает плохо – прерывисто, картаво, гнусаво, зацепляя строчку за строчку, мотая головой, – но так убедительно, что получается лучше лучшего и запоминается навсегда.
О терпимости
Пора уже определить – что есть терпимость, что она такое в терпимом и в идеологическом или, лучше сказать, в догматическом обществе.
Терпимость, по мне, означает только одно: признание права за любым думать и говорить любое, исключение уголовного наказания за высказывание мысли. Сугубое разделение, отделение слова от дела.
Слово есть дело – принцип догматического общества. Судят за слово и по словам.
В терпимом обществе оно не саморегулирующееся, слово есть всего лишь проект дела. Но отнюдь не любое дело принимает.
В терпимом обществе есть веками выработанное понятие общественной пользы, есть историческая память. В догматическом – сплошная беспамятность (как стараются не помнить о том, что была революция, о ее причинах и уроках некоторые идеологи диссидентства), стремление вытравить из памяти реальный опыт, боязнь ассоциативной силы памяти – аллюзий – в догматическом обществе не память, а злопамятство.
По непривычке к терпимости, по любви к одной догме мы путаем понятие терпимости либо с притерпелостью ко злу (пассивный вариант), либо с приверженностью к одной из догм, как бы противопоставленной официальной догме (активный вариант).
В обоих вариантах – лень мысли, непривычка к исследованию, отсутствие внутреннего достоинства и самостоятельности – робость.
Пассивные терпимцы в нетерпимом обществе любят говорить о неподготовленности общества к свободе мнений и к терпимости, что на деле означает уход с поля сражения, отказ от борьбы за свои понятия и представления, капитуляцию перед идеологическим обществом. Уступая поле боя, довольствуясь сознанием своего внутреннего превосходства, этого рода терпимцы дают возможность нетерпимцам безнаказанно делать свое черное дело, утверждать нетерпимость в народном сознании, и поскольку первые молчат, кажется, что сильнее вторые, что – введи у нас терпимость – победят те, черномыслящие.
Терпимцы вторые, в сущности, те же нетерпимцы. У них нетерпимость только получше – христианская, технократическая, исаичевская или еще какая-нибудь другая.
Эти так же стоят за неприкосновенность догмы, как черномыслящие.
А что такое догма, даже самая лучшая, когда она побеждает, – мы хорошо знаем.
Люди одного мнения, на переходе к терпимому обществу мы должны прежде всего научиться уважать любое другое мнение, даже не нравящееся нам. Мы должны привыкнуть к идее множественности
Это вовсе не исключает права на борьбу за собственное мнение, на полемику с любым другим мнением.
Нужно забыть идиотскую субординационную формулу, формулу мыслительной робости: а кто я такой или кто ты такой, чтобы осмелиться подвергнуть сомнению идеи такого-то авторитета.
Истинная терпимость требует непредубежденности.
Сколько лишних сил потратили мы, терпимцы, с предубежденным приятием относясь к такому, например, явлению, как отъезды. По нашему догматизму мы спутали право личности на свободу с ее обязанностями перед обществом, права поставили выше обязанностей.
И долго все это не могло стать на свои места. Слава богу, стало, потому что истинная терпимость, то есть терпимость непредубежденная, – неминуемый путь, если мы хотим достичь истинной свободы мысли.
По французской схеме между абсолютизмом и демократией лежала эпоха Просвещения. Это было время разработки понятия истинной терпимости.
В эту же эпоху входим и мы.
О фанатизме и терпимости
Два типа характеров – фанатический и эгоистический.
Фанатик – человек ирреальной цели, человек дедукции; цели этой он добивается любыми средствами, и поскольку цель ирреальна, он неминуемо должен уничтожить реальность, противоречащую цели. Эта реальность – и его собственное существование в реальном мире, и существование других, тоже реальных. Поэтому фанатик создан убивать, уничтожать – себя или других.
Эгоистическая натура терпима, потому что располагается в реальном мире, старается войти с ним в согласие и гармонию, не уничтожить, а приспособить к своему удовольствию. Эгоист понимает, что уничтожение мира прежде всего ведет и к самоуничтожению. Он группирует реальные факты жизни и творит их. Он человек индукции.
В широком смысле терпимость и гуманизм относятся к сфере эгоистического характера.
Эгоист – художник.
Фанатик – политический деятель.
Фанатизм и эгоизм в чистом виде встречаются редко. Это лишь главные типы.
В реальности степени, переходы, смещения и условия осуществления бесконечно разнообразны.
Фанатизм и терпимость также и главные типы общественной психологии и даже организации общества. Не будем решать, что здесь первично и какие именно условия порождают тот или иной тип общественной психологии.
В развитой Германии и отсталой России возможны были одинаково фанатические устройства – с теми же ирреальными целями и с тем же кровавым способом осуществления. Сходство, впрочем, только этим и ограничивается. Я бы не стал сравнивать сталинизм и гитлеризм по другим параметрам, кроме их убийственности.
Может быть, в фанатизме бог или история создают первый противовес своим объективным законам, давая своему инобытию, своему порождению и исторжению – человеку – проявить волю, равную силе творения, – волю к разрушению. (Подумать об этом.)