Пан Володыёвский
Шрифт:
Но более всего привлек внимание толпы въезд Баси в город. В Каменце было, конечно, немало достойных женщин, но ни у одной не было мужа, столь прославленного на поле брани. Слышали в Каменце и о самой пани Володыёвской как о женщине храброй, которая не побоялась жить в глуши, на далекой заставе, средь дикого люда, которая ходила с мужем в походы, а захваченная татарином, сумела одолеть его и уйти живой из хищных рук. Слава ее тоже была беспримерной. Но те, кто дотоле не знал и не видел Баси, воображали себе этакую великаншу, что гнет подковы и ломает панцири. Каково же было их удивление, когда они увидели маленькое, розовое, полудетское лицо, высовывающееся из коляски.
— Это сама пани Володыёвская или дочка? — спрашивали в толпе.
— Она самая, — отвечали те, кто ее знал.
Изумились горожане, женщины, священники, военные. С неменьшим изумлением смотрели они на непобедимый хрептевский гарнизон, на драгун, меж которыми спокойно ехал Нововейский с улыбкой на лице, отмеченном печатью безумия, и на свирепые лица головорезов, обращенных в венгерских пехотинцев. Однако несколько сот заправских вояк, шедших при Басе, своим видом приободрили горожан.
— Это люди искушенные, такие не устрашатся туркам в глаза посмотреть! — говорили в толпе.
Некоторые горожане, да и солдаты, в особенности из полка князя епископа Тшебицкого, который днями только прибыл в Каменец, думали, что и сам Володыёвский в кортеже, и потому подняли крик:
— Да здравствует пан Володыёвский! Да здравствует наш защитник! Наиславнейший кавалер!
— Vivat Володыёвский, vivat!
Бася слушала, и сердце ее распирала радость; что может быть женщине милей, нежели слава мужа, да когда еще такой большой город славит его.
«Столько здесь рыцарей, — думала Бася, — а ведь никому не кричат, только моему Михалу!»
Ей и самой захотелось крикнуть со всеми вместе «Vivat Володыёвский!», но Заглоба урезонил ее, призывая вести себя достойно и кланяться на обе стороны, как кланяется королева при въезде в столицу.
Сам он тоже приветствовал всех, то шапкой махал, то рукой, а когда люди, его знавшие, и в его честь стали кричать vivat, он обратился к толпе:
— Паны ясновельможные! Кто в Збараже выстоял, тот и в Каменце выстоит!
По указанию Володыёвского кортеж подъехал к возведенному недавно монастырю сестер доминиканок. У маленького рыцаря был, правда, собственный домик в Каменце, но монастырь стоял в более укромном и мало доступном ядрам месте, и он предпочел здесь поместить свою любимую — к тому же, будучи жертвователем монастыря, он надеялся на хороший прием. В самом деле, мать игуменья Виктория, дочь брацлавского воеводы Стефана Потоцкого, приняла Басю с распростертыми объятьями. Из этих объятий она тотчас же попала в другие — горячо любящей ее тетушки Маковецкой, с которой давным-давно не виделась. Обе они плакали, плакал и пан стольник латычёвский, коего Бася всегда была любимицей. Едва успели утереть слезы умиления, прибежала Кшися Кетлинг, и все началось сызнова, а потом Басю окружили сестры монашенки и шляхтянки, знакомые и незнакомые: пани Мартинова Богуш, и Станиславская, и Калиновская, и Хотимирская, и Войцехова, и Гумецкая — жена знатного кавалера пана хорунжего подольского. Одни, как пани Богуш, расспрашивали о мужьях, других интересовало, что Бася думает о турецком нашествии и устоит ли, по ее мнению, Каменец.
Бася с великой радостью заметила, что ее почитают военным авторитетом и ждут из ее уст утешения. И она не поскупилась.
— И речи быть не может, — сказала она, — чтобы мы от турка не сумели отбиться. Михал сюда прибудет не сегодня завтра, самое позднее — через несколько деньков, а уж когда он обороной займется, вы, милостивые государыни, можете спать спокойно, да к тому же известно, что крепость неприступная, уж в этом я, слава богу, немного разбираюсь!
Уверенность Баси весьма приободрила женщин, в особенности успокоил их близкий приезд Володыёвского. Имя его и в самом деле пользовалось таким уважением, что, хотя наступил уже вечер, в монастырь один за другим стали жаловать местные офицеры, чтобы засвидетельствовать почтение Басе, и каждый после первых приветствий выспрашивал, когда прибудет маленький рыцарь и вправду ли он намерен остаться в Каменце. Бася приняла только майора Квасиброцкого — он командовал пехотой князя епископа краковского, писаря Жевуского — он после Лончинского, а вернее, замещая его, возглавил полк Кетлинга. Другим в тот день уже не отворили дверь: Бася порядком была утомлена, а ей надлежало еще заняться Нововейским. Несчастный у самого монастыря упал с лошади, и его, беспамятного, отнесли в келью.
Тотчас послали за лекарем, тем самым, что лечил Басю в Хрептеве. Он предположил у Нововейского тяжелую и, вероятней всего, безнадежную болезнь мозга. До позднего вечера Бася, Мушальский и Заглоба обсуждали это происшествие, сокрушаясь несчастной судьбой рыцаря.
— Лекарь сказал мне, — молвил Заглоба, — что, коли он выживет, так после кровопускания разум должен к нему воротиться и на сердце легче станет.
— Нет уж для него утешения! — возразила Бася.
— В иных случаях человеку лучше и вовсе памяти лишиться, — заметил пан Мушальский, — но даже animalia «Животные (лат.).» ею обладают.
Однако старик выбранил прославленного лучника за такие слова.
— Кабы у тебя, сударь, памяти не было, ты бы к исповеди ходить не мог, — сказал он, — а стало быть, лютеранам бы уподобился и адского огня был бы достоин. Тебя, сударь, уж и ксендз Каминский остерегал от богохульства, да ведь это как волку от молитвы толку: что ни говори подлецу, а он все про овцу.
— Какой из меня волк! — возразил славный лучник. — Вот Азья, тот был волк!
— А что я говорил? — подхватил Заглоба. — Кто первый сказал: это волк?
— Нововейский говорил мне, — молвила Бася, — что он денно и нощно слышит, как Эвка и Зося зовут его: «Спаси!» — а разве их спасешь? Должно было болезнью кончиться, кто бы такие страдания выдержал? Смерть их он пережил бы, позора — не смог.
— Лежит теперь как колода бесчувственная, — молвил Мушальский, — а жаль, поединщик знатный!
Тут разговор их прервал слуга, сообщив, что в городе опять шум ужасный: люди сбегаются смотреть на генерала подольского, он сей момент прибыл с весьма пышной свитою и несколькими десятками пехотинцев.
— Он тут главный, — сказал Заглоба. — Весьма благородно со стороны пана Миколая Потоцкого, что он здесь решился быть, а не в другом каком месте, но, по мне, лучше бы его тут и не было. И он ведь противник был гетману! И в войну верить не хотел, а нынче, кто знает, не придется ли ему головой за это поплатиться!
— Может, и другие Потоцкие сюда за ним последуют, — сказал Мушальский.
— Видать, уж турки недалече! — заметил Заглоба. — Во имя отца, и сына, и святого духа! Дай бог, чтобы пан генерал был вторым Иеремией, а Каменец — вторым Збаражем.